Живи сейчас

– Не обижайся, пожалуйста. Мне действительно очень приятны твои забота и внимание, я тебе благодарна за всё! Просто понимаешь, я говорила про то, что, если дело касается особо важных для меня вопросов, то я слушаю только своё сердце и ни что и ни кого больше. И вот сейчас речь как раз идёт об одном из таких вопросов. Я точно знаю, чувствую каждой клеточкой своего тела, что моё предназначание учить детей, да и взрослых тоже, музыке, а не дарить эту музыку со сцены. Конечно, большинство скажет, что я сумасшедшая, потому что только такая может променять славу и признание на занятия с детьми в каком-то никому не известном городишке, но я чувствую себя собой именно на занятиях вокалом, на других занятиях с детьми. Понимаешь, это моя стихия, так же, как, несомненно, твоя стихия – сцена.

– Если честно, то я даже не знаю, что сказать. Вернее, у меня есть, конечно, слова, но про то, какая ты волшебная ты слушать не хочешь, поэтому я скажу вот что. Прости, Фейт! Я действительно сделал так, как посчитал будет для тебя лучше, а нужно делать так, как посчитала бы для себя лучше ты. И мне очень стыдно, что я не чувствую тебя настолько, насколько ты чувствуешь меня, – Картер опустил голову и уставился в столешницу, а на ней появилась прозрачная чистая капля, всего одна. – Я так люблю тебя, Фейт! Только не могу понять, чем же заслужил такое счастье, всё пытаюсь как-то соответсовать тебе, но выходит, мягко говоря, паршиво.

– Так, мне это самобичевание надоело. Пойдём со мной, – позвала я Картера, вставая из-за стола.

До моей комнаты мы шли молча, просто не знали, что говорить, вернее, не успели бы сказать за эти двадцать секунд всё то, что хотели, и так уже много мыслей было начато.

– Я хотела показать тебе это сегодня вечером, в более непринуждённой обстановке, но раз всё так обострилось, покажу сейчас.

КАРТЕР

Фейт залезла на свою аккуратно заправленную, как в музее, кровать, облокотилась о спинку кровати, я последовал её примеру. Она достала свой планшет и начала:

– Прости, если буду резка и прямолинейна. Я много всего чувствую и думаю, но сейчас речь конкретно о тебе, поэтому скажем так, я часто чувствую тебя и много думаю о тебе, даже если не твержу об этом на каждом шагу. Мне казалось, что ты понимаешь, что очень дорог мне, но твои частые самобичевания заставляют меня сомневаться в этом. Прости, – в очередной раз извинилась Фейт, поджав губы, – мне немного не свойственна данная манера разговора, но по-другому я уже не могу. Пусть я для тебя идеал, хорошо, допустим, хотя мы оба понимаем, что идеалов просто не может быть. Но допустим, что есть что-то очень близкое к этому высокому понятию. И тогда для меня идеалом являешься ты, – я усмехнулся, Фейт резко замолчала, я подумал, что она обидится и больше ничего не будет говорить, но это же Фейт, поэтому она сразу продолжила, – и я хочу показать тебе, что ты как бы достоин моего сердца, – эту фразу она произнесла язвительным тоном и обозначила пальцами кавычки. – Раз такое дело, то могу признаться, что почти каждый вечер перед сном я пытаюсь найти в Интернете какую-то новую для себя информацию про тебя. Сначала это было элементарно, но со временем что-то незнакомое стало находиться труднее, но всё равно ты невероятно популярен, при желании можно найти что-то новое всегда. Конечно, про себя ты знаешь лучше остальных, но вот какую роль ты играешь в жизнях тысяч людей, какое значение имеет твоё творчество для миллионов, наверно, осознаёшь не совсем чётко. Да что уж там, поговорим и о том, как ты изменил мою жизнь и как продолжаешь её менять. Ты готов, Картер Джонс? – официальным тоном спросила Фейт.

– Абсолютно, Фейт Морин, – ответил я, – мне очень интересно, что же ты нашла такое, чего даже я не знаю.

– Это абсолютно открытая информация, поэтому, возможно, что ты что-то знаешь, но даже если так, то не будет лишним напомнить. Итак, начнём. Это Кирстен Уайт, ей 17 лет, – сказала Фейт, когда на экране появилась фотография девушки с короткими белыми волосами, – на этом видео она рассказывает, как ты спас её от самого глупого поступка в её жизни – от самоубийства.

Фейт нажала на «Плей» и начался монолог Кирстен. Она рассказывала, что впала в полнейшую депрессию после того, как в автокатастрофе погибли её родители и младший братик. Она не хотела есть, не могла спать, только плакала и молчала, бабушка и дедушка, у которых она теперь жила, очень за неё переживали и вынуждены были водить её по психологам и психиаторам, хотя не особо им доверяли, но уже больше не могли терпеть мучений любимой внучки. На всех приёмах Кирстен вела себя так же, как и везде, просто апатично сидела на диване, все слова пролетали мимо неё.