Живи!

Есть такая игра: «Верю-не верю». В последнее время она немножко видоизменилась. Играют втроем, главный игрок стоит на камне с завязанными глазами. Перед ним еще один камень. А может, камня нет, и впереди гладкий асфальт. Обычный асфальт, смертельный, если на него наступить. Два оставшихся игрока — один ангел-хранитель, второй — дьявол, наперебой врут и честно предупреждают того, у кого завязаны глаза. Тут всего два варианта: или камень есть и можно идти безопасно, или камня нет и человек должен остаться на месте. После каждого «верю» или «не верю», «ангел» с «дьяволом» бросают кости и, в зависимости от выпавших очков, меняются ролями. Это в высшей степени опасная игра.

Представьте себя идущим по жизни игроком, в одно ухо вам шепчет Дьявол, в другое — Бог. Впереди опасность, внушает Бог, обойди стороной. Никакой опасности нет! — хохочет Дьявол, иди напрямик. Как вы поступите? Особенно, если не знаете, кто из них кто. Будете в мучительных раздумьях топтаться на месте? И никогда, ни за что не сделаете и шага? Не лучше ли тогда вообще позабыть о Боге и Дьяволе и надеяться лишь на себя?

Мы идем через рабочие окраины, мимо подозрительных ночлежек, идем по грунтовке, где нет безопасных камней. Смеркается, ходули скользят по мокрой земле, и дующий в спину ветер пронизывает до костей. Ветер подталкивает нас: скорее, скорее! Иринка вцепилась в мой рукав и трясется от холода, кутается в длиннополую куртёнку. Дрожь передается и мне. Чтоб успокоить Иринку, рассказываю о своем детстве: вспоминаю курьезные истории и проделки, горести, обиды на вечно пьяного отца. Даже припоминаю, как мать пела мне, несмышленышу, колыбельную. На глаза наворачиваются слезы, и я перескакиваю на роман, который читал только Волику.

— Ты писал книгу о любви? — переспрашивает Ира.

— Ну да, такой вот чудак… Мальчишка и о любви пишет. Правда, странно? Я вроде говорил тебе раньше.

— Ничего странного, — заявляет она. — Ты молодчина.

— Обидно, что недописал. Когда отец сжег листы, пороху не хватило заново начать, восстановить рукопись.

— Всё равно — молодчина. Только бесхарактерный.

— Бесхарактерный? Вот спасибо.

Под ноги бросается кошка. От неожиданности Иринка спотыкается и едва не падает: я успеваю ее подхватить. Ирка прижимается ко мне и внезапно начинает реветь. Мы стоим, прислонившись к задней стене длиннющего склада, изнутри раздается гул: у-у-у, словно там работают станки. Людской шум и огни далеко позади. Но расслабляться рано — охотники прочешут весь город, а затем и предместье, в этом можно не сомневаться. Я подаю всхлипывающей Ирке носовой платок и заставляю высморкаться. Достаю из кармана ее куртки самопальные папиросы и спички. Жаль, нет спиртного — хлебнул бы прямо из горла. Прикуриваю. Табак низкосортный, забористый, и я захожусь в кашле. Однако никотин успокаивает, да, мнимо — но ведь расслабляет, пьянит. Хочется вернуться и с нахальным видом пройти мимо оцепления, авось пронесет.

Дур-рак! — одергиваю себя.

Ищут не только нас, в городе — грандиозная облава, которую с санкции мэрии устроили охотники. По противоречивым и обрывочным слухам накрыли немалую «шайку» целителей; глубоко законспирированные, они «орудовали» здесь уже год. Теперь охотники вылавливают уцелевших. Нам ни в коем случае нельзя попасть под частый гребень — могут опознать по приметам. В любом случае, если задержат, будут устанавливать личность. А это чревато.

От поддельных документов я поспешил избавиться: небрежно сляпанные удостоверения еще подозрительней, чем их отсутствие. Вещи пришлось бросить. Удирали, что называется, со всех ног, может, потому и вырвались. Кто знает, что сейчас творится в городе.

— Дай сигарету… — просит Иринка: на щеках блестят слезы.

Прикуриваю и для нее. Девушка жадно затягивается, выпуская дым из ноздрей.

— Все-таки плохо, что ты куришь.

— Да ладно, я же нечасто. Балуюсь, как говорит Лютич. Ты веришь Лютичу?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну… как он там, интересно?

— Думаю, выкарабкается.

— Конечно, это же Лютич — везде пролезет, всюду успеет. И как у него получается? Наверное, продал душу дьяволу.

— Зачем дьяволу покупать души? Их у него навалом.

Молча докуриваем. Иринка наконец успокаивается, и мы идем дальше, чтобы шагов через триста уткнуться в забор из металлической сетки с колючей проволокой наверху. За забором — карьер, освещенный редкими фонарями. Тут и там высятся кучи отработанной горной породы, копры, грейферы, драглайны, кабинки, вагончики на деревянных чурбачках. Мы бредем вдоль забора, протискиваемся в щель между створками ржавых железных ворот и, озираясь по сторонам, спешим пересечь карьер.

— Здравия желаю! — раздается над ухом.

В тени вагончика стоит пожилой шахтер в испачканной углем форме, вроде той, в какую одет и я. Фонарь, укрепленный на каске, слепит глаза, в правой руке шахтера — обрез. На ногах — особые, специально разработанные для шахтеров ходули: сложный механизм, система противовесов, легированный сплав. Видал я такие, на черном рынке бешеных денег стоят.

— Здрасте…

— Из города?

— Ну.

— На заработки подался?

Киваю.