Живи!

Я чувствую их мысли, будто свои собственные, но мне некогда: я сосредоточенно вожу взглядом по толпе, лечу всех и каждого. Рак, больное сердце, диабет, катаракта, язва желудка, силикоз, бронхит — всё развеивается. Испаряется, словно и не было. Убьют меня или нет, главное — вылечить как можно больше народа. Главное, не забыть: это не игра, человеческая жизнь — не игрушка. Если всё прекратится с моей смертью — пусть убивают и живут спокойно. Без игры.

— Владька… — шепчет Иринка. — Я люблю тебя. Я дура, да? Раньше молчала, а теперь…

Зачем ты пошла со мной, девочка? Не хочу, не хочу, чтоб ты умирала! Но ты выбрала сама. И это — твое право.

Часть толпы неуверенно наседает, раздаются гневные выкрики.

— Прислужник!

— Чужак!

— Бей!

Но слышны и другие.

— Моя дочка здорова! Моя доченька!

— Чудо! Чудо!

— Господи, спасибо тебе! Господи!

Стоя у края пропасти, я тянусь к соседним кварталам, где еще продолжается грызня, и — дальше, дальше! Я лечу простуду, латаю изношенные сосуды, заставляю вновь бодро стучать сердца.

Я лечу весь Миргород.

И чувствую — не успеть…

— Не спешите убивать! — заклинаю, умоляю, прошу. — Дайте несколько минут! Я вылечу всех! Будьте здоровы и живите долго! Живите, люди!

Стрельба затихает. Площадь переполнена, дышит жаркой, волнующейся массой, а народ прибывает, вливается реками и ручейками — поодиночке, группами, отрядами. Вчерашние враги стоят плечом к плечу и глядят на меня с безграничным удивлением: целитель, за которым вели охоту все кому не лень, сам вышел к людям.

Я лечу, щедро черпая из неведомого источника. Легко! Свободно! Не скрываясь и не таясь. Делаю то, для чего был заново рожден с началом игры. Когда-то тихоня Влад мечтал стать писателем, но не смог, не захотел. Пошел на поводу у демона-искусителя. Чужак не остался в долгу — остатки, осколки таланта переплавились в иные способности. Я — целитель! Мой дар, мое проклятье… Зачем сдерживаться?! Предназначение целителя — лечить. Я парю, как на крыльях, отдавшись во власть пьянящего, восторженного счастья. Я лечу! лечу! И впервые чувствую, как пустеют бездонные закрома. Они пустеют! И вот уже я соскребаю последние крохи.

— Убейте его! Идиоты, что вы стоите?!

Людское море раскалывается узкой щелью, она ширится на глазах — обыватели жмутся друг к другу, освобождая проход. Этого человека знает весь город: Алекс и его охотники. Самые беспощадные, самые жестокие. Отряд карателей, не мстителей — палачей.

У пожилого охотника с землистым лицом курильщика — хронический гастрит, у дылды с жестким ежиком волос — больные почки. У каждого какая-нибудь хворь. Но сейчас они для меня не лютые враги, а пациенты. Люди.

Я исцеляю их.

Выкладываясь целиком. Без остатка. До самой ничтожной капельки.

— Остановитесь! — До боли знакомый голос.

Жоржи, смешной, добрый, молчаливый, толстый, неуклюжий — Жоржи.

Толпа за помостом расступается. Помост — те же подмостки, на которых разыгрывается захватывающая, смертельная драма. На заднике сцены — баррикады, разбитые окна, копоть на стенах домов. И рваные полотнища дыма. Ни звука. Атмосфера в зрительном зале накалена до предела. Тысячи лиц. Мы на эшафоте, Алекс и его подельники с одной стороны, Жоржи и Кори — с другой.

— Алекс! Что ж ты делаешь? Что творишь, гад?! Мало тебе крови?!

Это не прежний Жоржи — другой. Он кажется сильнее, выше; ему уступают дорогу, а он возвышается среди толпы горным кряжем над равниной. Огромный, могучий, с бешеным взглядом и упрямой складкой между бровей.

Я крепче сжимаю Иринкину ладошку: мы вместе, до последнего — вместе.

— Жоржи, да как ты не понимаешь! — Алекс наливается дурной кровью. — Идиоты, как вы все не понимаете? Этот человек — убийца! Он убил… он убил меня!!

— Ты — убийца! — обвиняюще кричит Жоржи. — И лжец! Зачем ты, сволочь… зачем ты Йозефа!.. — Голос его срывается. — Вы чокнутые! Вы — бешеные собаки! Зло, в тысячу раз худшее, чем игра!

Людям не до меня: они переводят глаза с охотников на пришлого толстяка. Даже не помышляя о том, чтобы незаметно скрыться, я ищу островки болезни в кипящем водовороте.

Их нет: я вылечил каждого. Отдал долги.

— Докажи! — побагровев, орет Алекс.

— Кроме тебя, некому! Забыл, как целился мне в спину?

— Что?! — взвизгивает Кори. — Тебе? Ах, сука! — и начинает продвигаться к охотнику.

Толпа — гигантская амеба — бурлит, выкидывая ложноножки. Делится на тех, кто «за», и тех, кто «против». Шумит невнятной разноголосицей — вторым столпотворением Вавилонским.

И кто-то уже пытается отобрать у охотников ружья. Те, сбившись в кучу, отбиваются прикладами. Кори вдруг оказывается нос к носу с Алексом, хватает за куртку.

— Во всём виноваты целители, Кори… — бормочет, оправдываясь, Алекс, но его никто не слушает. — Этот гад выкинул из окна девчонку, а меня… меня он убил.

Кори вцепляется охотнику в горло.

Раздается выстрел. Кори сползает на землю, в глазах его стынет удивление.

— Он приказал мне умереть! — хрипит Алекс. — Понимаете?

Люди отшатываются: в руках охотника измазанный кровью пистолет.