Живодер

Казалось, Лондон не сильно изменился, думаю, если смотришь телевизор, то столичные метаморфозы не остаются для тебя незамеченными.

Поскольку расположение улиц не изменилось, я довольно легко отыскал магазин старых шляп на Бервик-стрит. Он назывался "Девочкам/Мальчикам/И всем остальным" и кроме шляп торговал меховыми нарукавниками, хлыстами и кожаными бикини для мужчин и женщин. Я зашел внутрь.

За прилавком стояла симпатичная продавщица лет тридцати. На ней была надета прозрачная рубашка из марлевки и обтягивающие черные кожаные шорты. V-образная цепочка крепилась к кольцам, продетым сквозь соски, и уходила вниз под шорты, вероятно, заканчиваясь у нее между ног.

Однако, несмотря на ее одеяние и ухмылку, в ней было что-то симпатичное, и я не сомневался в том, что передо мной добрая и честная девушка. Раньше, думал я, она могла бы быть горничной или стенографисткой, ездящей на работу в дешевом костюмчике и шляпке. А теперь она работает в Сохо с цепью, пристегнутой к причинному месту.

Я подошел к прилавку. Думаю, я выглядел довольно странно в этом магазине — некоторые детали моей одежды сохранились еще с той роковой встречи с Блинком. Например, серебряные запонки, кашемировое синее пальто и старые отцовские часы. Отсутствовали на том обеде белая египетская хлопчатобумажная рубашка, темно-синий шелковый галстук, белый крепдешиновый носовой платок с монограммой и сорокапятилетний двубортный костюм в тонкую полоску с подобранными к нему черными туфлями, которые я купил в Нортгемптоне за девятнадцать фунтов и девяносто девять пенсов. Учитывая тот факт, что мы теперь пребывали в XXI веке, я решил не надевать шляпу.

— Простите, — сказал я продавщице, — нет ли у вас серой шляпы "May May"?

— "May May"? — переспросила она. — "May May". Их уже много лет не выпускают. Иногда они бывают у нас, но сейчас нет.

— А я так надеялся, — огорченно сказал я. — У меня друг в полном отчаянии. Даже не знаю, что делать. Может, вы посоветуете м-м… какой-нибудь другой магазин старых шляп?

Она слегка забеспокоилась при виде моего возбуждения, но ответила:

— Нет, я таких не знаю.

— Даже не знаю, что делать. Я живу в маленькой деревне в Нортгемптоншире и впервые за много лет приехал в город…

— Сочувствую.

Она подняла руки, рукава рубашки опустились до локтей, и я увидел, что обе руки у нее покрыты мелкими точками и красными рубцами. Часть шрамов была старой и едва заметной, зато у запястья они были глубокими и свежими, а местами покрытыми запекшейся кровью. Я тут же понял, что это такое.

— У вас шрамы на руках, — сказал я.

— Да, — глядя исподлобья, угрюмо ответила она, инстинктивно одергивая рукава своей тонкой прозрачной рубашки, чтобы прикрыть шрамы. Я понизил голос, чтобы дать ей понять, что я понимаю ее положение, и посмотрел ей прямо в глаза.

— У вас ведь… — я помедлил, — у вас есть… кот, да?

Она на мгновенье смутилась, а потом тихо произнесла:

— Да, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие, но в ее карих глазах зажегся радостный огонек.

— И как его зовут? — спросил я.

— Адриан, — возбужденно ответила она; теперь она говорила быстро, и голос ее вибрировал от любви. — У него есть такая пищащая игрушка, с которой он любит играть, и еще он любит, когда я играю с ним, но иногда он так увлекается, что вцепляется мне в руку… ну а иногда царапается, потому что хочет есть, а иногда вообще просто так. Это ведь всем кошкам свойственно. А у вас есть кот?

— Сейчас нет. А в свое время было довольно много. — Я вздохнул и помолчал, прежде чем продолжить. — Это одна из существенных неприятностей, связанных с возрастом, — понимаешь, скольких ты пережил, и со временем это становится слишком тяжело. Они живут так мало, а мы так долго — такое ощущение, что производишь на свет череду детей с какими-то редкими заболеваниями и заранее знаешь, что через десять-пятнадцать лет они их унесут в могилу…

— Да, — согласилась она, — но зато какое удовольствие они доставляют — так приятно чувствовать, что рядом есть живое существо.

— Я знаю, и мне этого страшно не хватает. Но с каждым годом терять котов становится все тяжелее и тяжелее. Это чувство накапливается со временем, и потом, когда умирает очередной кот, наступает такой момент, когда ты понимаешь, что никакое удовольствие не может сравниться с той непереносимой болью, которую доставляет их смерть. И каким бы тяжелым и неприятным ни было это чувство, понимаешь, что лучше больше не заводить котов, — ты лишаешь себя удовольствия, но, по крайней мере, избавляешься и от страданий.