Живодерня

Доктору Добирману донесли по его каналам, что Китаец сильно недоволен медленно протекающей работой с "возвращенцами", и доктор прилагал усилия (огромные усилия). Ему была известна судьба тех, кем Китаец становился недовольным. Немудрено было и койку занять на своем же отделении, а доктор Пинчер взялся бы за лечение, не посмотрев на то, что это его папочка. Тем более у них в роду такое уже случалось, во всяком случае один раз, когда он сам по приказу КГБ собственноручно "лечил" своего отца. История была мрачная и не очень понятная: отец Александра Лазаревича, заведовавший отделением, вдруг по непонятной причине передал часть документации на особо недовольных жизнью диссидентов (тогда их с переменным успехом лечили на этом отделении) в западные средства массовой информации. Разразился международный скандал. Преступление по тем временам неслыханное. Так и осталось загадкой – получил ли он за них деньги или совершил предательство по идеологическим соображениям помутившегося разума. Но когда об этом стало известно в органах, перетрудившемуся доктору предложили отдохнуть, а заодно и обследоваться. Александру Лазаревичу тогда доверяли и назначили на место подернутого безумием бывшего начальника, то ли не обратив внимания на отчество и родственные связи, то ли умышленно устраивая проверку. Но так или иначе отец оказался пациентом сына. А кагэбэшник каждую неделю наведывался с кульком яблок, – следил за тем, как мятежного доктора лечат. И результаты лечения были налицо. Так что компетентные органы удовлетворились работой нового заведующего отделением. Поэтому впоследствии направляли к нему особо сложные случаи диссидентоза. Компетентные органы знали, что доктор Добирман не подведет. И доктор знал твердо, что и его сыночек, работающий на отделении под его началом и носящий материнскую фамилию Пинчер, тоже не подведет. И если у него появится возможность, переодев папеньку в смирительную рубашоночку, нежно перевести его из кабинета в палату, он непременно воспользуется таковой и, не моргнув глазом, со всей сыновней любовью "свернет" бедного папеньку с ума. Не то что сам Александр Лазаревич. Ведь он, когда колол своего мятежного папу "лекарствами", плакал ночами и приходил на работу с красными глазами. О, сентиментальность! Этот не такой, он еще будет издеваться! Другое поколение. Эти бессердечные выросли! Как будто мимо них прошло все хорошее и благородное… И вздыхал горестно доктор Добирман, оставшись наедине с собой. Растил его, воспитывал… Эх!..

Прошел, наверное, час. Илья, заметив подозрительный взгляд Хари, метаться перестал, а зашел в палату и, сев на кровать, попробовал рассуждать спокойно. Сначала он ужаснулся мысли, что Сергея привезут в дурдом, но потом вспомнил о способностях своего друга крошить кирпичи и челюсти. Да они вдвоем здесь такой шухер наведут!.. И прорваться вдвоем будет несравненно легче. Ну они теперь устроят этим мерзавцам!

Поуспокоившись, Илья снова вышел в коридор. Конечно, он понимал, что уколами любого человека можно довести до идиотского состояния, но все же надеялся на способности Сергея находить выход из любого положения. И потом, ведь их теперь будет двое.

Илья остановился у первой палаты. Там текла своя жизнь – в своем измерении и со своим времяисчислением. Уже знакомый, с опухшим лицом, человек, спустившись с кровати, опять смотрел на Илью. Илья вдруг представил, что это зеркало и что это он сам (только по ту сторону решетки) глядит из прошлого на себя теперешнего. Решетка психиатрички – зеркало времени… И было жутко Илье, но он смотрел, не отрываясь смотрел в эти глаза… в свои глаза. Он потерялся, как в детстве, когда долго-долго смотрел в глаза своего отражения в зеркале, уже не понимая, где он… Тогда тоже было страшно, но не так, как сейчас, другим страхом.

Бригадир у окна внезапно свирепо взвыл, разрушив незримую связь, и Илья с облегчением отошел от клетки. И тут дверь отделения распахнулась, и Кирилл с другим санитаром торопливо внесли на носилках человека, крепко замотанного в смирительную рубашку; на голову ему был надет холщовый мешок, так что видом своим он напоминал замотанную бинтами мумию или кокон гигантской бабочки.

Санитары пронесли его в палату, за носилками шел довольный Чукча; он радостно потирал руки, предвкушая удовольствие. Илья на некотором расстоянии, чтобы не попасть под горячую руку, поспешил за ними вслед.

С носилок "кокон" грубо перебросили на кровать.

– Главное – экологию беречь, Илюха! – воскликнул Кирилл-эколог, снова пребольно хлопнув его по плечу, и вместе с товарищем ушел из палаты.

Чукча радостно суетился вокруг вновь прибывшего. Сверток шевелился и мычал. Группка сумасшедших зевак скопилась вокруг кровати в предвкушении интересного зрелища. Пришел Харя; распихав зрителей, занял самое хорошее место. Приговаривая, Чукча стал развязывать мешок, но узел был затянут слишком туго, и Чукче никак не удавалось распутать его.

– Он Чукча обижал, однако! – приговаривал он, стараясь над узлом. – Теперь Чукча обижать его будет.