Живой

— Так, значит, вы отказываетесь работать? — опять ровным голосом спросил Демин Кузькина.

— Я, товарищ Демин, работать не отказываюсь. Я только бесплатно не хочу работать. У меня пять человек детей, и сам я инвалид Отечественной войны.

— Видали! Он себе зарплату требует… Вот комиссар из «Красного лаптя», — засмеялся опять Мотяков. — Ты сначала урожай хороший вырасти, а потом деньги проси. Дармоед!

— А ты что за урожай вырастил? — спросил, озлобясь, Живой. — Или ты не жнешь, не сеешь, а только карман подставляешь?!

— Поговори у меня! — стукнул кулаком по столу Мотяков.

— Семен Иванович! Да успокойтесь, в конце концов. — Демин опять пристально, с выдержкой посмотрел на Мотякова.

Тот надулся и затих.

— Но ведь, товарищ Кузькин, не вы же один состоите в колхозе, и тем не менее вы один отказывались работать! — сказал Демин.

— Странный вопрос! — ответил Фомич. — А если я, к примеру, помирать не хочу? Или вы тоже скажете: не ты первый, не ты последний?

— Разумно, — усмехнулся Демин. — Но, товарищ Кузькин, надо же сообща болеть за свой колхоз.

— Мы болеем, — ответил Кузькин. — Да болезнь-то у нас разная. У меня брюхо сводит, а вот у Гузенкова голова с похмелья трещит.

— Давай без выпадов! Тоже критик нашелся, — не выдержал опять Мотяков.

— Но, товарищ Кузькин, почему у вас такой плохой колхоз? Кто же виноват?

— Война виновата, — сказал Мотяков.

Кузькин пристально, подражая Демину, поглядел на него:

— Война-то виновата… — и обернувшись к секретарю: — Вы, товарищ Демин, знаете, как у нас картошку потравили?

— Какую? — очнулся Гузенков.

— Семенную!

— Ну, ну? — заинтересованно подался Демин.

— Перебирали ее, перебирали — пошли на обед. Вернулись, а ее три коровы пожирают — хранилище проломили, прямо с неба сошли… Бока во разнесло.

— Как же так? — Демин глянул на Гузенкова.

Тот весь напыжился и только головой мотнул.

— Его работа, — сказал Кузькин. — Нагородили чурку на палку… Он плотников привозил. Премиальные платил им, быка съели. А хранилище слепили — свинья носом разворотит.

— А что потом с картошкой? — спросил Демин.

— Гузенков сказал: всю картошку перевезти в подвал к Воронину, к нашему бригадиру. Весна подошла — а Пашка Воронин и говорит: нету картошки, вся померзла.

— А вы писали куда-нибудь, в районные инстанции?

— Писал. А что толку? Писать в нашу районную инстанцию — это одно и то же, что на луну плевать.

— Кому это ты писал? — поднял голову Мотяков.

— Тебе, например.

— Мне? Не помню. — Он обернулся к Тимошкину: — Тимошкин, было?

— Не поступало, — выпалил тот.

— А это что? Не твоя подпись? — Кузькин вынул из кармана открытку и сунул ее Тимошкину. — У меня письмо с муд… уведомлением. Знаю, с кем дело имею.

Тимошкин покосился на открытку:

— Мою подпись надо еще документально доказать. А может быть, это подделка?

— А ну-ка? — Демин подошел к столу и взял открытку. — Товарищ Мотяков, в этом деле разобраться надо.

— Это само собой… Разберемся. Кто письмо потерял, кто факты извратил… Виноватых накажем.

Скрипнула дверь, вошла секретарша:

— Товарищ Демин, вас к телефону. Из обкома звонят.

— Хорошо!

Секретарша ушла.

Демин положил открытку перед Мотяковым.

— Так разберитесь, — и вышел.

— Чего с ним говорить! — махнул рукой Гузенков. — Известный элемент… отпетый.

— В тридцатом году я колхоз создавал, а вы, товарищ Гузенков, на готовенькое приехали. Еще неизвестно, чем вы-то занимались в тридцатом году.

— Мы тебя вызвали не отчитываться перед тобой! — оборвал Живого Мотяков. — А мозги тебе вправить враз и навсегда. Понял? Будешь в колхозе работать?!

— Бесплатно работать не стану.

— А что вы, собственно, хотите? — спросил Умняшкин.

— Выдайте мне паспорт. Я устроюсь на работу.

— Мы тебе не паспорт, а волчий билет выпишем, — сказал Мотяков. — Выйди в приемную! Когда надо — позовем.

Живой вышел.

— Ну, что с ним делать? — спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.

— Дадим ему твердое задание… в виде двойного налога, — сказал Мотяков. — А там видно будет.

— Но ведь налоги отменены! — возразил Умняшкин.

— Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.

— И мясо с него, и шерсть, и яйца… все поставки двойные! — подхватил Тимошкин.

— Ну, как? — обернулся Мотяков к членам исполкома.

— Не то, — сказал председатель бреховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. — На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.

— Все ясно, как дважды два — четыре. — Мотяков даже ладонью прихлопнул. — Исключить из колхоза — и твердое задание ему враз и навсегда.

— А я бы отпустил его, — возразил Петя Долгий. — И надо помочь устроиться.

— Это называется либерализмом, — сказал Мотяков. — Если мы станем пособничать лодырям и летунам — все колхозы развалим. Сегодня один уйдет, завтра другой… А работать кто станет?

— У нас не уходят, — сказал Петя Долгий.

— Дак у тебя колхоз на ногах стоит, а у Гузенкова на четвереньках… Разница! Ты диалектику не понимаешь, враз и навсегда.