Живой

Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: «Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!» И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: «Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у».

Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:

— Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..

И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:

— Слушаю!

— Это Кузькин говорит, из Прудков!

— В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?

— Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того… — У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: — Снять.

— Со мной говорил вчера Мотяков, — ответил, помолчав, начальник. — Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.

— Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! — крикнул Фомич.

Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.

— Меня же отпустили, понимаете, отпустили! — Фомич изо всех сил дул в трубку.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, — ответил наконец далекий начальник. — Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.

— А сейчас вы тут ни с кем не говорили? — поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.

— Где это тут? У тебя или у меня?

— По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?

— Нет. А что?

— Да тут передо мной стоит один тип. — Фомич теперь жег глазами Тимошкина. — Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..

Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.

— А что такое? — спрашивал начальник Фомича.

— Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.

— Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.

— Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. — Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.

А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.

На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет — поскорее бы нагрузиться. Все — Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился…

Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:

— Что случилось? Ай с ребятами что?

— Федя, хлеб нам не дают в магазине.

— Как так не дают?

Был вторник — хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.

— Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба… — Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. — Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!

— Да не реви ты! Разберемся — уладим.

Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:

— Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! — И побежал через выгон к магазину.

Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать — все больше баб да старух, — хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой — наследство попа Василия — размещался прудковский магазин.

— Что это еще за новости на старом месте? — спросил Фомич, входя в темное помещение.

— Я не виноватая, — сказала продавщица Шурка Кадыкова. — Гузенков приезжал… Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб… Мотяков! Уж не знаю почему.

— А чего ж тут не знать? — Бабка Марфа зло сверкнула глазками из-под рябенького, в горошинку, платка. — Он наш, хлеб-от, колхозный.

— И то правда… Много до него охотников развелось…

— Они ноне не жнут, не сеют… — загалдели в толпе.

— Ваш хлеб в поле остался, — обернулся Фомич к очереди. — А этот вам господь бог посылает, вроде манну небесную.

— Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от…

— А я что, груши околачиваю? — Фомич махнул рукой. «Да что это я с бабами сцепился?» — подумал.

Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.

— Чего надо? — недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:

— Почему мне хлеб запретили продавать?

— Этот хлеб для колхозников привозят. А вы не только в колхозе не работаете, но даже помогать отказались.

— Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!

— Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. — Мотяков положил трубку.

— Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.

Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.

— Я не могу лес отпускать, товарищ начальник. Поеду за хлебом в Пугасово.