Живой Есенин

Перепалка на суде шла бесконечная. Аудитория была довольна: как же, в один вечер слушают Брюсова, Есенина, Маяковского, имажинистов, которые в заключение литературного судебного процесса стали читать стихи. Сергей начал свой «Сорокоуст», но на четвертой озорной строке, как всегда, начался шум, выкрики: «Стыдно! Позор» и т. д. По знаку Шершеневича мы подняли Есенина и поставили его на кафедру. В нас кто-то бросил недоеденным пирожком. Однако Сергей читал «Сорокоуст», по обыкновению поднимая вверх ладонью к себе правую разжатую руку и как бы крепко схватив в строфе основное слово, намертво сжимал ее и опускал.

Когда выступающие на вечере, кроме имажинистов, стали расходиться, Рюрик Ивнев предложил всем немного отдохнуть. Мы расселись в примыкающей к эстраде комнате. Переволновавшись на вечере, я опустился в глубокое кресло, прислонился к спинке и закрыл глаза. Я слышал, как обсуждали выступление Маяковского и речь Есенина. Вдруг до меня донеслись четкие слова:

– Граждане имажинисты…

Я открыл глаза и увидел командира милиции с двумя шпалами в петлицах, который, вежливо отдавая приветствие, предлагал нам всем последовать зa ним в отделение.

Неожиданно из угла комнаты раздался внушительный бас:

– Я – Блюмкин! Доложите вашему начальнику, что я не считаю нужным приглашать имажинистов в отделение!

Командир удалился, а мы стали обсуждать создавшееся положение. Нас удивило: почему нужно идти имажинистам, а не всем участникам вечера? Но командир вскоре явился и, взяв под козырек, доложил Блюмкину, что такой-то товарищ оставляет все на его усмотрение.

Мы никуда не пошли, а отправились в «Стойло Пегаса». Но здесь я поневоле должен познакомить читателей с Блюмкиным.

Кто бы мог подумать, что Блюмкин был совсем не тем, за кого себя выдавал? Только недавно появилась обстоятельная статья, разоблачающая этого «террориста»[59].

Блюмкин во всех анкетах писал, что он – литературный работник. Вообще-то он очень недолго служил электромонтером. После Февральской революции ораторствовал на митингах, воспылав любовью к крестьянам. Потом вступил в партию левых эсеров. Никогда не державший в руках оружия, он становится руководителем разных боевых левоэсеровских отрядов. Именно левые эсеры добились, чтобы Блюмкина назначили начальником штаба 3-й армии Украинской республики, а в мае 1918 года его командируют в ВЧК. Ф. Э. Дзержинский и М. И. Лацис поняли, что Блюмкин – карьерист с авантюрным душком, и не давали ему серьезных заданий. Он с умыслом усердно вел единственное следствие по несущественному делу некоего Роберта Мирбаха.

6 июля 1918 года в Москве начался левоэсеровский мятеж. Блюмкин с Николаем Андреевым, таким же авантюристом, как и он, отправился в германское посольство с фальшивым мандатом и потребовал личного свидания с послом графом Вильгельмом Мирбахом. Блюмкин повел с ним разговор о деле Роберта Мирбаха, которого обвинял в шпионаже в пользу Германии. Посол через переводчика объяснил, что никакого отношения к этому немцу не имеет. У Блюмкина было задание левой эсерки Mарии Спиридоновой убить графа Мирбаха и этим сорвать мирный Брестский договор, заключенный между Советской Россией и Германией. Когда граф Мирбах поднялся с кресла, чтоб уйти, Блюмкин выхватил из портфеля револьвер и несколькими выстрелами убил германского посла.

Мятеж левых эсеров ликвидирован. Блюмкина приговорили к трем годам тюремного заключения с режимом принудительных работ. Но он с фальшивыми документами скрывался в разных местах. Однако, понимая, что в конце концов его арестуют, в апреле 1919 года явился с повинной в Украинскую ВЧК. Несмотря на то что Советское правительство в связи с убийством графа Мирбаха имело крупные неприятности, Блюмкин был амнистирован. Тогдашний наркомвоенмор взял Блюмкина на службу, а потом приблизил к себе.

В конце 1920 года я был переведен из клуба Чрезвычайного отряда по охране Центрального правительства на работу в клуб Революционного Совета республики. В этот клуб заходили сотрудники Реввоенсовета. Они говорили, что наркомвоенмор считает Блюмкина храбрым человеком, сорвиголовой.

Яков Блюмкин сразу привлекал внимание: среднего роста, широкоплечий, смуглолицый, с черной ассирийской бородой. Он носил коричневый костюм, белую рубашку с галстуком и ярко-рыжие штиблеты. Впервые я увидел его в клубе поэтов: какой-то посетитель решил навести глянец на свои ботинки и воспользовался для этого уголком конца плюшевой шторы, висящей под разделяющей кафе на два зала аркой. Блюмкин это увидел и направил на него револьвер:

– Я – Блюмкин! Сейчас же убирайся отсюда!

Побледнев, посетитель пошел к выходу, официант на ходу едва успел получить с него по счету. Я, дежурный по клубу, пригласил Блюмкина в комнату президиума и сказал, что такие инциденты отучат публику от посещения нашего кафе.

– Понимаете, Ройзман, я не выношу хамов. Но, ладно, согласен, пушки здесь вынимать не буду.