Живой Есенин

Еще до первой мировой войны Клюев стоял во главе группы ново-крестьянских поэтов, куда входил Есенин, Орешин, Клычков, Ганин. Все они, в том числе и Сергей, в той или иной степени подпали под влияние «смиренного Миколая». А «смиренный» был близок к сектантам. Первые его книги носят характер духовных стихов, песнопений раскольников, апокрифов. Октябрьскую революцию Клюев встретил недружелюбно, восхваляя кондовую, избяную Русь, дедовскую веру, церковные обряды. Все это было после Октября ненавистно Есенину, выступившему со своими богоборческими поэмами. А Клюев, искушенный в литературном политиканстве и умеющий говорить между строк, посвятил Сергею стихотворение «Елушка-сестрица». Об этой «Елушке» как-то Есенин говорил в моем присутствии Ивневу:

– Клюев думает, он – умный, а вокруг него – дураки. А я его «Елочку» враз раскусил. Я бунтую против бога, значит, я – Борис Годунов. А он, Клюев, – жертва вечерняя, убитый мною царевич Дмитрий. Клюев-то здоровый мужик – зарезанный отрок! Великомученик! Терплю я его, потому что привык к нему. Иначе – плюнуть да растереть!

Особенно разошелся Клюев в своей брошюрке стихов «Четвертый Рим»[141]. Он взял эпиграфом известные строки Есенина:

А теперь хожу я в цилиндре
И в лаковых башмаках.

Но привел их неточно. Надо:

А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках[142]

.

Зато Клюев, как говорится, склоняет и спрягает этот цилиндр и лакированные башмаки, начиная ими многие свои стихотворения:

Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и лаковых башмаках…

Не хочу укрывать цилиндром

Лесного черта рога!

Не хочу быть «кобыльим» поэтом,

Влюбленным в стойло, где хмара и кал!

Анафема, Анафема вам,

Башмаки с безглазым цилиндром!

Можно еще цитировать подобные же клюевские стихи, но и так понятно, что две строчки Есенина породили цикл ругательных стихотворений. Знал ли об этом Сергей? Безусловно! Поэтому непонятно, почему, надеясь на Клюева, за свой счет доставил его в Москву. Клюев все больше отмалчивался, а про себя думал, что во главе новой литературной группы должен стоять он – Кит Напевов, как называет себя в «Четвертом Риме». Но ведь об этом думал и каждый из «мужиковствующих».

Клюев бесплатно столовался в «Стойле». Как-то Сергей предупредил меня:

– Если к тебе обратится зачем-нибудь Клюев, скажи, что я председатель «Ассоциации» и без меня ничего не делается. Тяжело мне о нем говорить, он мой учитель, но в стихах застрял на месте, в политике – на задах! И человек жадный! У него много стариннейших икон. Продай хоть одну, проживешь много лет. Ан нет! Упросил меня купить ему сапоги.

О стихах Клюева впоследствии Есенин напишет в свойственной ему манере озорного образа:

И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи, как телогрейка.

Но я их вслух вчера прочел —

И в клетке сдохла канарейка[143].

Клюев уехал с сапогами в Ленинград.

Обо всей этой истории узнал Блюмкин и сказал Есенину, что может представить его наркому по военным и морским делам, а тот пойдет ему навстречу в организации толстого журнала. Сергей, как я уже писал, помыл голову и отправился на прием, который состоялся в присутствии Блюмкина.

Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.

Когда вышли из кабинета, Блюмкин, не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым и Орешиным в «Трудовой артели художников слова»: однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А заработать себе на спину бубнового туза не собирается!..

В общем, дело с новой крестьянской группой разладилось. Но по-прежнему «святая троица» восседала вместе с Есениным. Очень многие перестали ходить в «Стойло Пегаса».

Если читатель подумает, что я пристрастен к «мужиковствующим», приведу несколько строк из воспоминаний Льва Повицкого, которому Есенин посвятил стихотворение:

Старинный друг,
Тебя я вижу вновь
Чрез долгую и хладную
Разлуку…[144]