Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

Настенные десятеричные часы Лагранжа пробили полдень, и с последним пятым ударом [2]часов в Малый зал совещаний на втором этаже Национального Дворца Парижа вошел Великий Цензор Французской Республики Луи Антуан Сен-Жюст.

– Салют и братство, первый гражданин! – три человека, ждавшие в зале, в один голос приветствовали вошедшего: одетый во все черное личный секретарь, одетый в белые с сине-красными разводами священнические одежды культа Верховного существа Первый Цензор Национального собрания и невысокий артиллерийский генерал в парадном синем мундире с золотыми галунами.

Первый гражданин в знак приветствия лишь молча наклонил голову. Небрежно бросив на кресло пропыленный черный плащ с пурпурной подкладкой, он подошел к маленькому генералу почти вплотную и, глядя на него сверху вниз, бросил в своей обычной резкой манере:

– Генерал Бонапарте, ты заслужил похвалу отечества: только благодаря твоему мужеству на итальянской земле остановлен Суварафф. Республика приветствует тебя! Теперь ты представил стратегический план вторжения в Египет. Твой план одобрен… Освободительную армию в житницу англичан поведет генерал Моро, – взгляд Сен-Жюста уперся прямо в лицо генерала.

Глаза Бонапарте яростно вспыхнули.

– Гражданин Цензор, ты же сам сказал, что я заслуживаю благодарности Республики. Самая лучшая благодарность – поручить мне армию, которая покончит с владычеством Британии в Египте, – маленький генерал не скрывал своего раздражения.

– Генерал, – тон Сен-Жюста посуровел, – ты не знаешь, о чем просишь: благодарность Совета Республики куда больше – по предоставлению Цензора Лигурийской республики Филиппа Буонаротти ты назначаешься Великим Цензором Корсики.

– Корсики? – Бонапарте не мог сдержать удивления.

– Твоего отечества, генерал. Ты помнишь о своей родине? Паоли умер, на острове разброд и шатание.

– Там англичане…

– И твои контрреволюционные сородичи, восставшие против освобожденной Франции. Раздави их, генерал Бонапарте, и Корсика твоя. Принеси на остров семена свободы. Тебе оказана великая честь, потому что ты единственный из генералов, кто с военными талантами совмещает таланты гражданского управления.

– Я думал, что мои таланты могут лучше пригодиться на большой войне, – Бонапарте говорил, опустив глаза.

– Генерал, – сухо сказал Сен-Жюст, – служить Республике великая честь в любом месте. Но тем, кто хочет воевать с тиранами, возможностей будет предоставлено сколько угодно. После Египта нас ждет Персия, а потом – Индия. Ты бы не отказался повести войска в Индию?

Глаза Бонапарте загорелись:

– Это действительно великая честь, первый гражданин.

– Да. Но сначала должна быть Корсика. Кого ты, как нынешний командующий парижским гарнизоном, предложил бы оставить вместо себя?

– Моего заместителя по кавалерии генерала Иоахима Марата.

– Марата?

– Раньше он был Мюратом, пока не сменил имя.

– Хорошо. Ты свободен, гражданин, – Сен-Жюст повелительно вытянул руку по направлению к двери.

Генерал Бонапарте вытянулся, традиционным римским жестом, ставшим за последнее время популярным в армии, прощально стукнул себя кулаком по груди чуть выше сердца и, развернувшись на каблуках, вышел из зала.

Великий Цензор Сен-Жюст и его ближайший друг и советник Первый Цензор Национального собрания Пьер Тюилье долго смотрели ему вслед.

– А он честолюбив этот генерал, – задумчиво произнес Тюилье.

– Я еще раз убедился, что этому ставленнику Огюстена нельзя доверять. Всем этим победоносным генералам мало было Лафайета, Дюмурье, Гоша, Пишегрю. Каждый из них мнит себя Цезарем!

– Наполионе – честный республиканец, – не согласился Тюилье. – Вспомни, как лихо он подавил парижских мятежников в вандемьере? А вот Огюстен Робеспьер – да, порой бывает так не сдержан на язык. И как нынешний председатель Национального собрания доставит еще нам немало хлопот.

– Нет, – без всякого выражения ответил Сен-Жюст. – Он – из породы безобидных говорунов. Из-за памяти к Максимилиану мне бы вообще не хотелось говорить о нем.

– Да, но ты послушай: он фактически примкнул к нашим врагам, распространяющим всякие нелепые слухи о загадочных обстоятельствах гибели его брата, о конце революции, выродившейся в бюрократию. Чуть ли не вспоминает россказни Барраса и Тальена…

– Как этот визжал, когда его везли на гильотину, сразу забыл про свой игрушечный кинжал…

– О том, что ты хочешь жениться на дочери тирана…

– В этой чепухе как раз обвиняли его брата. Пока он был жив. Теперь, значит, меня…

– И даже короноваться. Людовик Семнадцатый…

– …Умер в Тампле. Хотя я вообще-то тоже Людовик. Забавное обвинение. Надо быть слабоумным, чтобы считать корону монарха-угнетателя привлекательнее должности Цензора Франции.

Сен-Жюст повернулся к бюсту Робеспьера, стоявшему в углу зала, подошел к нему, медленно вытянул руку, тронул кончиками пальцев холодный камень, провел ладонью по покатому лбу: