Живой проект. Том 2

Саша снял пиджак и приоткрыл окно. В квартире пахло едой, перегаром и еще какой-то жуткой смесью нераспознаваемых запахов. Расстегивая манжеты, живой проект вернулся в коридор. За дверью хирурга послышался приглушенный возглас и падение чего-то тяжелого и твердого на пол. Постучав, Александр приоткрыл дверь.

В комнате царил полумрак. Представившаяся картина напугала мужчину.

Первым в поле зрения оказался Шурик. Он вжимался спиной в стену, на лице застыл ужас. Он практически не дышал, хотя казалось, что парень замер на всхлипе. Обеими руками обвив что-то (Саша пригляделся – это была бутылка), парень смотрел в сторону кровати Глеба Саныча.

Саша перевел взгляд. Старик посинел и трясся мелкой дрожью.

– Я же… сдохну… – хрипел он.

Под вытянутой и согнутой корягой рукой на полу валялась кружка.

Сглотнув, Александр присел на корточки рядом со стариком и тихо спросил:

– Чем помочь?

– Бутылку… и под капельницу… сдохну…

– Шурик, отдай, – Александр попытался выдрать бутылку из побелевших пальцев парня, но безуспешно. Тот не реагировал, окоченев от страха, а когда почувствовал, что стекло выскальзывает – начал отбиваться.

Саша начал обыскивать комнату, параллельно вызывая неотложку.

– Нужна наркологическая помощь, – сказал он ответившему на вызов роботу. – Алкоголь… человек посинел и трясется и… да… Адрес…

Слазив в гардероб, под кровать, во все ящики, обыскав кухню, Саша нашел заначку на антресоли. Налив полстакана, Александр придержал голову старика, пока тот хлебал, расплескивая пойло по своей футболке, рубашке Саши, постели, полу. Потом живой проект притащил одеяла из соседних комнат.

– Сделай мне чаю, – попросил Шурика. Тот не шевелился. Взяв парня за подбородок, Александр поднял его лицо к себе. – Сделай мне горячего чаю. С сахаром.

Шурик кивнул и оторвался от стены.

– Что-то еще? – Саша вернулся к старику.

Тот молча трясся, и было непонятно, мотает ли он головой или она мотается сама.

– Я позвонил, Глеб Саныч, скоро приедут.

Укутав старика, Саша прошел на кухню. Лампочка на чайнике горела, Шурик смотрел на него, будто, подгоняя взглядом. Бутылки в поле зрения не было.

– У нас есть что-нибудь поесть?

Шурик обернулся к стоявшему в дверном проеме живому проекту.

– Ппп…

Александр приподнял подбородок, подбадривая.

– П-пельмени будешь?

– Да, давай. Жутко проголодался. Ты смотрел передачу?

– Нет… потом в инет-тыр…нете п-посмотрю.

– Глебу Санычу понравился бы этот Павел. У них схожий взгляд на мою работу, – Саша пытался улыбнуться, но у него не получалось. – Я сейчас умоюсь, переоденусь и вернусь. А ты готовишь чай и пельмени.

– Угу…

Саша прошел в ванную комнату и стянул рубашку. Вода обжигала, но он не сделал ее холоднее. Вытерев лицо и задержав взгляд на покрасневших руках, он убедился, что они не дрожат. Через пятнадцать минут Александр пропихивал сквозь намертво сжавшееся горло пельмени и помогал им чаем, побуждая своим примером отхлебывать из своей кружки малого. В домофон позвонили.

Наркологи оказались двумя рослыми парнями с нулевым уровнем дружелюбия и жалости к «пациенту».

– Заберите его с собой, – попросил Александр.

– Тогда я поеду тоже! – вмешался Шурик.

– Конечно, поедешь.

– У него страховка просрочена… на двенадцать лет. Нужны документы, – нарколог потер сложенные в щепотку пальцы.

Саша взглянул на Шурика и тот рванул из комнаты, но через минуту, когда живой проект уже компенсировал взяткой возможные проблемы, связанные с просроченной страховкой, малой опомнился и вернулся.

– Прикольная у тебя реакция, парень, – заметил один из фельдшеров. – Как ты мимо сканеров-то ходишь?

Когда квартира опустела, Александр налил еще чаю и прошел в комнату. Из головы не выходила реакция Шурика на слово «документы». Как долго он будет вздрагивать, слыша подобные просьбы?

Прикрыв окно, Саша сел на диван и уперся локтями в колени. Перед глазами яркими, до жути реальными картинками рисовался летний рассказ Шурика. Тогда он не поразил клона так, как история хирурга. Теперь же он вдруг осознал, что не имеет понятия о том, что может чувствовать ребенок, когда на его глазах в течение суток корчится и трясется отец, протягивая руки, хрипя и проклиная. Что остается в человеке, сутки прижимающем к себе не от ненависти, а от непонимания этот хрупкий, как сама жизнь, стеклянный сосуд с огненной водой.