Живой смерти не ищет

— От брешешь, аж ухи вянут. У нас був такой в селе. Я, говорит, белку в око бью, чтобы шкурку не портить. А я как-то дывлюсь, а его баба эти самые беличьи шкурки выделывает, ужас та и тилькы! Пытаю ее: Тамара, ты не на сито их выделываешь? Обиделась, дуреха. Може, и ты так?

Печник промолчал: оскорбился или не захотел спорить — кто его знает.

Старик подогнал лодку к берегу и, поднатужась, вытащил ее нос на глинистый берег. Пока он звенев цепью, приезжий выволок свой неподъемный мешок на землю.

— Как же ты таку торбу из Якутска тащил? Пуп не розвязался? А кажешь, шо ты из госпыталя; шо ж ты там делал? Не детишек санитаркам?

— Недоверчивый ты, дед, какой-то, будто тебя всю жизнь дурили, да все уму научить не могли.

— Так оно и есть, хлопче, кто тилькы сельского дядька не дурит, кто тилькы с него не тащит. Потому и веры нет, а у тебя на морде написано, шо брешешь трохы.

— С чего ты взял?

— Боженька подсказал, понял? Когда у меня дети маленьки булы, нашкодят в хате, а я и подмечу. Откуда, пытают, ты узнал? А я на икону киваю: вот, говорю, кто мне рассказал все. Так они наловчились: як тилькы я з дому, они икону к стене отвернут, щоб боженька, значит, не подглядал за ними. Как это тебе нравится?

— Ты верующий, батя?

— Я, хлопче, тилькы себе верю да еще своей бабе, поскольку она уже стара, щоб дурить. А икона от батькив осталась. Висит и висит, хлеба не просит. Давай-ка теперь пидсоблю, — ухватился он за один конец мешка. — Так говоришь, що через тайгу ты один это пер? У меня кобыла в прошлом году в Улове утонула, так ты бы не нанялся ко мне вместо нее? Сил, бачу, хватит.

— Помогли мне подъехать, подвезли люди добрые, не все же такие въедливые и подозрительные, как ты. Тебе бы, батя, на работу в НКВД устроиться, большие бы деньги там огребал.

— Подывымося, може, кто туда и порекомендует. А чего ж тебе, хлопче, по селу шарахаться, людей пугать? Коли нам выпало познакомиться, то и пошли до моей хаты. Тилькы предупреждаю, спиртного я не приемлю и не люблю, когда в хате пьют. Идешь? Тогда давай руку на дружбу. Старыков я, Васыль. Переселенец. Теперь вроде бы на пенсии.

Печник, услышав его фамилию, будто что-то вспомнил и, чуточку замешкавшись, назвался, в свою очередь:

— А я Семен Жарких.

Добравшись до высокой избы-пятистенки, дед бросил ношу у крыльца и, подталкивая печника, вошел в дом.

— Мать! Где ты запропастылася? Глянь, кого я тебе привел, иди скорише, пока не передумал показывать.

Из смежной комнаты вышла пожилая женщина и, подойдя к Семену Жарких вплотную, стала, не стесняясь, разглядывать.

— Нет, не признаю, кто это, значит, давно не видала. Кто же это может быть?

— Совсем не бачыла, мать, — с торжеством сказал дед Василий, — а тилькы кто недавно жалився: печь, мол, дымит, под весь износился, рытвинами пошел, вот-вот все горшки провалятся. Сознавайся: жалилася? Лаялася?

— Ну чего уж ты при чужом человеке. Вдвоем останемся, так и выясним.

— Этот человек, мать, если не брешет, то печник.

— Батюшки, да где же ты его раздобыл? Да вы садитесь, отдыхайте, издалека, видно, шли, — засуетилась старуха возле Семена Жарких. — А ты бы кваску гостю поднес с дороги, пока я на стол соберу, — упрекнула она деда Василия.

— А чего это ты, мать, раскудахталась? Он же не в гости прибыл, а работать. Подывымося: як поработает, так и покормим, а то чего же харчи без толку на навоз переводить.

— Уймись ты наконец, не все ведь твои шутки понимают, еще обидится человек, тебя не зная.

— Если он вправду хороший — не обидится, верно, хлопче?

— Есть мне у вас и точно что рано, еще не заработал, давайте печь погляжу, — встал Семен Жарких.

Печь была еще горячей, и осмотреть ее изнутри Семену толком не удалось. Однако он понял, что справится с ремонтом, несмотря на то, что уже несколько лет не брал в руки кельмы.

— Ну а кирпичей маленько у вас в запасе есть, хозяева?

— Как не быть, — засуетился дед, — я хоть и не из куркулей, но хозяин, пойдем подывышься, — подтолкнул он парня, — может, с десяток обломков найдем.

— Да скорее приходите, отец, — наказывала бабка Анфиса, — долго ли мне здесь горшками пошурудить.

Дед Василий скромничал: в сарае у него лежала изрядная горка кирпича, заботливо огороженная горбылем. Семен Жарких взял кирпич, оглядел его, прибросил в руке. На боковой грани заметно выделялось клеймо кирпичного завода Атласова, который до революции снабжал едва ли не всю Якутию. Печник постукал кирпич, и послышался чистый металлический звук, он был хорошо обожжен.

— Да этому кирпичу уже лет пятьдесят от роду, — улыбнулся Семен, — а может, и поболе раза в два.

— Це точно, — согласился дед Василий. — Нам его на Алдан, было время, целую баржу из Якутска пригнали. Там тогда кафедральный собор после большого пожара разбирали, вот ушлые дядьки и пустили кирпич в распродажу. А шо, думаешь, раз старый — уже не годится?