Живой текст. Как создавать глубокую и правдоподобную прозу

Сомерхилл-Мэнор, ноябрь 1350 г.

Есть в моей памяти одна картина, которая будет преследовать меня до смертного часа: сожжение песьеголового чудовища. Костер пылал в поле, позади церкви – белесый дым столбом поднимался в небо. От едкого запаха можно было задохнуться.

– Пропустите! – крикнул я в спины поселян. Поначалу они не шелохнулись и обернулись лишь тогда, когда я начал хватать их за рубахи. Кажется, меня не узнавали. Какая-то девчушка попросила взять ее на плечи, чтобы было лучше видно. Мальчишка-оборванец попытался продать мне шматок сала за полпенни.

И тут воздух разорвал протяжный, жалобный вой. Он длился без конца и исходил прямо из костра; однако, протискиваясь сквозь толпу, я не видел у столба скрюченного и почерневшего человеческого тела. Ни закопченных цепей, ни железных оков. Только бычью тушу, которую уже начинало лизать пламя.

С быка не содрали шкуру; пасть его была широко открыта – туда вставили железную распорку. Я сразу же узнал нашего лучшего племенного быка Голиафа. Зачем сжигать столь ценное животное? Голиаф покрывал большую часть наших коров. Мы не могли позволить себе такой жертвы. И тут я вдруг заметил: живот быка был странно раздут, и внутри его что-то двигалось, металось, будто крыса в мешке ячменя. Я хотел присмотреться, но от костра шел невыносимый жар. Затем вновь раздались звуки: надрывный стон, а за ним пронзительный вопль – вроде того, что издает загнанная лисица. Я схватил за рукав мужчину, который стоял рядом. Это оказался мой управляющий Фезерби.

– Почему бык кричит? – спросил я. – Он что, еще жив?

Фезерби ответил удивленным взглядом.

– Что вы, ваша светлость. Я сам его зарезал.

– Тогда кто же издает эти звуки?

– Чудище, сэр. Видите, у быка открыт рот – вот его и слышно.

– Что?

– Мы зашили чудище в брюхо быка, сэр.

Мне стало дурно.

– Как, живьем?

Фезерби кивнул.

– Мы надеялись, что урод попросит прощения в огне. Но пока только орет да визжит, как дьявол.

Я схватил безумца за плечи и встряхнул.

– Тушите огонь! Сию же секунду!

– Но как же, ваша светлость? Ведь мы должны принести в жертву лучшего быка. Это очистит чудище от греховной скверны!

– Кто вам такое сказал?

– Преподобный отец.

Раньше я застыл бы на месте, но теперь весь мой страх прошел.

– Быстро несите воду! – крикнул я. Никто даже не шелохнулся. Все как зачарованные смотрели на пляску огня, на горящую тушу. Юный оборванец швырнул свое сало в костер и стал хвастаться, что помог изжарить сердце грешника. Я ухватил его за рубаху.

– Воды! – скомандовал я. – Забыли, кто тут хозяин?

Мальчишка попятился и исчез в толпе, но затем послушно приплелся обратно с ведерком грязной воды. Поглядев, как я затаптываю языки пламени, некоторые мужчины тоже потянулись за водой к пруду. Сначала их было всего двое или трое; однако число их росло, и наконец толпа принялась так же яростно тушить огонь, как прежде разводила.

Когда дым и пар немного рассеялись, мы оттащили оплывшую жиром тушу подальше от тлеющих угольев и стали поливать ее водой, чтобы охладить. Помощники сгрудились вокруг меня; теперь они с лихорадочным, болезненным любопытством глядели, как я разрезаю грубые стежки и высвобождаю из бычьего брюха его зловещий груз. Наружу выкатилось нечто туго связанное – будто колбаса, которую повесили коптиться.

Когда я ослабил путы, почерневшее тело задергалось в предсмертных конвульсиях. Открытый рот судорожно втянул последний глоток воздуха.

Когда смерть забрала свою жертву, я поднял голову и обвел взглядом палачей. Я хотел, чтобы они увидели, что натворили. Но они лишь отворачивались и прятали глаза от невыносимого стыда.

О, этот стыд… Лицо их жертвы навсегда останется в моей памяти – как узор на гобелене, который невозможно с него спороть.

Однако моя история начинается вовсе не с этого.

Она началась намного раньше. С приходом страшнейшего бедствия – Великой Чумы.