Живой Журнал. Публикации 2009

Я задумался над тем, чтобы ему ответить, и как поднять своё реноме, но, кажется, так ничего и не придумал. Только вспотел.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2009

История про сны Березина № 303

Приснился очень странный сон — там, в этом сне, я стоял на чьей-то даче и разглядывал крыжовник на ветке. Крыжовник этот был гигантский, ягоды на ветке висели величиной с голову ребёнка. Очень я дивился на эти ягоды, и отчего-то знал, что они с толстой шкурой, но не твёрдые, как обычный крыжовник, а мягкие, как сдувшийся мяч, в котором ещё осталось немного воздуха. Я пошёл на веранду, где уже пировали какие-то люди, и обнаружил, что туда принесли гигантский арбуз — и, Господь! — этот арбуз, что был мне по пояс, был тоже мягкий, как такой же спущенный мяч.

Извините, если кого обидел.

14 августа 2009

История про путешествия на Север — I

Иногда мне кажется, что лучшая профессия для меня — обозреватель.

Обозреватель всего.

Например, окрестностей. Как те западные писатели, которые приезжали перед войной в Советскую Россию. Они дивились на мрамор и бронзу московского метрополитена и предрекали великое будущее "несмотря на те пули, что убили Каменева и Зиновьева".

И вот я представляю себе сход французских крестьян:

— Езжай, Владимир, езжай… Погляди, чё там, расскажешь…

Я тоже так хочу.

Да вот, болтливой корове Бог рогив не дал.

В этом смысле интересны были путешествия на Русский Север.

Север был как бы трёх типов: просто Север, или Верхний Север — это торосы с вмёрзшим телом неизвестного Челюскина, призрак Леваневского в шевиотовом костюме, заправленном в унты, два хмурых капитана и ненцы на собачьих упряжках. Средний Север состоял из деревянных церквей, поморских изб и сумрачной иконописи, составлявшей две трети антикварного трафика за рубеж. И, наконец, был Нижний Север, где в крупных промышленных центрах памятникам никому непонятной русской истории стояли монастыри и храмы, а так же немногие уцелевшие человечьи дома. Но всё равно, все три слоя Русского Севера представляли собой царство чистой духовности — она била там из-под земли как нефть.

Русский Север в советское время — это вам не Сочи с прикупом, не Геленжик с расторопным мужиком. Путешественник, вернувшийся с Русского Севера, потрясал знакомых народным словом — шатёр, бочка, палатка, луковка. Говорил человек "охлупень", "лемех", "повал" и "курица" — и было видно, что деревянная русская духовность снизошла на него. Не говоря уж о том, что всегда была надежда, что выйдут двое из леса и после невинного вопроса "Вы нас не подбросите до Соловца?" жизнь твоя пойдёт сказочным образом.

Сейчас это куда-то подевалось. Впрочем, стали лучше дороги, но некоторые стали искать духовность среди замков Луары и в венецианских каналах. Интересующиеся ночными библиотеками и те, что могут выйти из леса, нынче ничего не спрашивают. Ни-че-го.

Им и так всё ведомо.

Неизвестно, где на Севере духовности было больше. Нижний Север был гуще и история его круче, а средний Север был недоступен и населён куда меньше.

С Нижним Севером я познакомился давно, когда плыл по его долгой воде вместе с давним своим другом. Лодочка наша была старая, трухлявая, заплатанная и напоминала только что поднятый со дна авианосец.

Друг мой начал её клеить, а я — разрабатывать маршрут. Сначала я думал идти по Свири — оттого, что прочитал "Заметки о Русском", а уж где тогда была духовность, так это в книгах Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Однако, обстоятельства щёлкнули у нас перед носом пальцами как фокусник, и вот мы купили билеты до Череповца.

Нужно было ехать до Белозера, начального пункта нашего путешествия, на автобусе.

Ожидая грязный междугородний ЛАЗ, такой же что вёз меня теперь по Среднему Северу, я пошёл прогуляться по Череповцу. Было видно, что здесь тесно от заводов. Гарь, запах выделанного железа и химии неслась над водой.

Я ходил и думал о том, что вот в этом городе отбывал ссылку брат моего деда. Но я не знал точного места, где он жил в этом изгнания — сначала вынужденном, а потом добровольном. Целые моря воды утекли с тех пор, разлилось и Рыбинское водохранилище, на берегу которого я стоял.

Автобус тяжело вздохнул и вывалил нас на пыльную улицу. Поднатужившись, мы вытащили рюкзаки из ещё более, чем улица, пыльного багажного ящика. Тележка с лодочкой поскрипывала по грязным улицам Белозерска.

Город был чуть не древнейший на Севере. При этом он кочевал с одного озёрного берега на другой, перемещался в сторону. На Каменном мосту через сухой, с нежно-зелёной травой ров у Покровского собора, висели белые простыни со старинными буквицами — там была какая-то путаница с поздравлениями с неровной годовщиной основания, судя по всему уходившая в Новый завет. Мимо по улице бежала блохастая собака и чесалась на бегу.

Было пусто, и шумел ветер.

Уединённость сохранила культуру, и теперь она кажется необычной по сравнению с духом Смоленщины или Московии.