Живой Журнал. Публикации 2010

Степан Аркадьевич (будущий соискатель места в управлении железных дорог) стоит с приятелем, ожидая поезд, и вот "вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхтя сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, всё медленнее и более потрясая платформу, стал подходить вагон с багажом и визжавшею собакой…".

Раздавленный станционный сторож, смерть ужасная ("два куска") или "напротив, самая легкая мгновенная" уже случилась.

Это смерть-предсказание.

В последний час Анны платформа так же будет дрожать, появятся "винты и цепи и высокие чугунные колёса", промежуток между колёсами, крестное знаменье и мужичок работающий над железом.

Паровоз-терминатор, окутанный паром, огненный, будто механические ножницы в руках парок — вот первый образ паровоза.

Эта традиция нерушима.

Железнодорожная тема — тема повышенной опасности. Тема соприкосновения с неизвестным. Со смертью в том числе.

"Шум рос и близился всё грозней и поспешнее. Егор спокойно слушал. И вдруг сорвался с места, вскочил наверх по откосу, вскинув рваный полушубок на голову и плечом метнулся под громаду паровоза. Паровоз толкнул его легонько в щёку…" (Бунин).

Это — смерть с её первым ласковым касанием. Потом будет лишь взгляд свидетелей на то, что лежит на путях, что осталось от человека.

Другой же — "понёсся, колотясь по шпалам, под уклон, навстречу вырвавшемуся из-под него, грохочущему и слепящему огнями паровозу".

Вообще, героям Бунина паровоз страшен: "Наконец, сотрясая зазвеневшие рельсы, загорелся в тумане своими огромными красными глазами пассажирский паровоз"; и опять: "Наконец, с адской мрачностью, взрёвывает паровоз, угрожая мне дальнейшим путем"; "Неожиданно и гулко забил колокол, резко завизжали и захлопали двери, туго и резко заскрежетали быстрые шаги, выходящих из вокзала — и вот как-то космато зачернел вдали паровоз, показался медленно идущий под его тяжкое дыхание страшный треугольник мутно-красных огней"; "поезд… никогда не виденный мной — скорый, с американским страшным паровозом".

С "тяжёлым, отрывистым дыханием", "как гигантский дракон", ползёт состав, и "голова его изрыгает вдали красное пламя, которое дрожит под колёсами паровоза на рельсах, и, дрожа, зябко озаряет угрюмую колею неподвижных и безмолвных сосен"…

Забегая вперёд, отметим, что этот образ глубоко внедрился в народное сознание. Скоро уже смерть, принятая от него перестала быть привилегией книжной аристократки.

Вересаев пишет: "Было это в десятых годах. В апреле месяце, в двенадцатом часу ночи, под поезд Московско-Нижегородской железной дороги бросился неизвестный молодой человек.

Ему раздробило голову и отрезало левую руку по плечо. В кармане покойного нашли писаную дрожащею рукою записку, смоченную слезами: "Прощайте, товарищи, друзья и подруги! Кончилась жизнь моя под огнём паровоза. Хотел стереть с лица земли своего соперника, но стало жаль его. Бог с ним! Пусть пользуется жизнью. Посылаю привет любимой девице.

Не вскрывайте больной груди моей, я, любя и страдая, погибаю.

Григорий Прохоров Матвеев"".

Анна будет в последний раз помянута Вронским на вокзале, при отъезде в Сербию, "при взгляде на тендер и рельсы".

Железная дорога — война — смерть.

Севастопольской страдой 1854 года, когда Толстой приехал на войну, рядом с ним, в нескольких верстах, по проложенной англичанами дороге пыхтел паровоз. Это был не простой паровоз, он как говорили тогда, был блиндирован. Грозный призрак бронепоезда двигался по крымской земле.

И об этом ещё пойдёт речь.

Извините, если кого обидел.

08 февраля 2010

История про приход и уход (XXXII)

Чеховские персонажи — люди железнодорожного века, это путейские инженеры, строители мостов, развалившиеся на бархатных диванах первого класса, обходчики и телеграфисты.

Железнодорожный статский советник размышляет: "Мда… Необыкновенная жизнь… Про железные дороги когда-нибудь забудут, а про Фидия и Гомера всегда будут помнить…". Наваждение статского советника проходит, да и железные дороги остаются.

Едут по ним надзиратели таможен, поручики, дачники, трогается поезд, публика швыряет во все стороны багаж: "ты своими вещами чужие места занял. Кричат, зовут кондуктора…"; ожидают (или не ожидают) их другие дачники, и ожидание поезда стало общим местом русской литературы: "Вагоны, платформа, скамьи — всё было мокро и холодно. До прихода поезда студент стоял у буфета и пил чай"… Но вот вдали показались три огненных глаза. На платформу вышёл начальник полустанка. На рельсах там и сям замелькали сигнальные огни".

Эти начальники полустанков сами становятся путешественниками, влюблёнными, проходимцами. "В тот год, с которого начинается мой рассказ, я служил начальником полустанка на одной из наших юго-западных железных дорог. ("Рассказ проходимца").