Живой Журнал. Публикации 2011

“Сверкающее кольцо казачьих сабель под утро распалось на мгновение на севере, подрезанное горячими струйками пулемёта, и в щель прорвался лихорадочно, последним напором, малиновый комиссар Евсюков”.

…На спине у Евсюкова перекрещиваются ремни боевого снаряжения буквой Х, и кажется, если повернётся комиссар передом, должна появиться буква В (Христос Воскресе). Но этого нет. В Пасху, Христа Евсюков не верит. Верит в Советы, в Интернационал, в чеку и тяжёлый воронёный наган в узловатых и крепких пальцах”.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2011

История по ходу календаря

Честно говоря, история первомартовцев для меня куда трагичнее, чем все эсэовские дела и даже метания интеллигенции между Омским правительством и большевиками.

Потому что она — ближе. Сытое, в общем-то стабильное общество, покушения как романтический спорт, одухотворённые лица на дагерротипах и заунывное пение Александра Городницкого "Улица Желябова, улица Перовской".

Причём в этой истории, как на картинке с зародышем в медицинском учебнике, видно всё — и убитые дети, и бессмысленность, и неповоротливое государство, что не может никого защитить, даже себя, и неправота всех, и кровь, и снег. Младенец растёт, увеличивается в размере, но сохраняет свою суть.

А во достойные люди говорят, что если спросить двадцатилетних, так для них первое марта — день убийства Листьева.

Извините, если кого обидел.

01 марта 2011

История в ночном

А не заняться ли мне ночным обжорством? Надо же счастья, а? надо?

Извините, если кого обидел.

02 марта 2011

История про день писателя

Сегодня — день писателя.

Я вам по этому поводу вот что скажу: нет более востребованного нынче писателя, чем Даниил Хармс. Любое событие современной жизни я могу предварить цитатой из него.

Вы уже догадались, какой эпиграф можно взять из него к сегодняшнему празднику? Да?

Ну, конечно — это знаменитый текст: «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней неподготовленного».

Извините, если кого обидел.

03 марта 2011

История про писателя Наумова

Посетил премию Белкина.

Премию дали Мамедову.

Отнёсся он к этому удивительно хладнокровно — вот что значит настоящий писатель.

После премии Белкина был приглашён к писателю Наумову.

Писатель Наумов шёл по улице, делая большие шаги своими длинными ногами.

Я бежал за ним, звеня и подпрыгивая, как достоевский пятак.

Когда я совсем не поспевал, то катился колобком по мартовскому льду.

Дети писателя Наумова расчищали дорогу и лупили зазевавшихся прохожих по головам дипломом своего отца.

профессор Бак смотрел на нас издали и говорил: "Какая редкость всё-таки среди писателей такая дружная семья".

А дома у писателя Наумова дома блины толщиной в палец.

Это было мне утешение.

Извините, если кого обидел.

03 марта 2011

История про Фейсбук

Знаете что, дорогие друзья? Если вы отвечаете на какие-то остроумные, так сказать, вопросы про меня в одном из приложений facebook, то лучше расскажите мне об этом сами. Вдруг там что интересное.

Я всё равно прочитать этого не могу.

А то facebook ко мне лезет с уведомлениями, и в какой-то момент разозлит этим настолько, что я просто зачищу отвечателей.

Извините, если кого обидел.

04 марта 2011

История про стихи

По-моему самым упоминаемым стихотворением в телевизоре этой весной будет гениальное:

А я люблю когда весною
Берёзы в роще шелестят
И я весеннюю порою
Всё жду тебя, тебя, тебя…

Извините, если кого обидел.

05 марта 2011

История про март

…Но всё же в атмосфере происходили какие-то изменения. Настал март.

Однажды вечером я пошёл к Белорусскому вокзалу, по слякотным улицам к мосту, под которым начиналась толкучка, где стояли белорусы с сумками. Из сумок высовывались связки сарделек, и росли голые стволы колбас.

А ещё в этих сумках жили мокрые пачки творога, из них извлекались белые пакеты, а на пакетах было написано: «СМЯТАНА». А ещё из этих сумок доставали сыр, более похожий на брынзу, и суетились вокруг всего этого городские жители.

Дальше толклись московские старушки с батонами сервелата, хрустящим картофелем, пивом да водкой, ещё дальше стояли вереницей ларьки с дешёвым спиртом, шоколадом и бритвенными лезвиями. Из них неслась то резкая и хриплая, то заунывная, тоскливая и безрадостная музыка, электронная музыка большого города — и я шёл мимо неё.

Это был шум времени, он цеплял меня за ноги, хлюпал в промокших ботинках, колотился в уши, мешал думать.