Это как в старом анекдоте про еврейского сына, что экономил на телеграммах и кричал из поезда отцу, стоящему на платформе: «Папа, ты какаешь?». И был прав, потому что через утвердительный ответ узнавал не только о пищеварении, но и о благосостоянии. То же самое с туризмом. Много лет назад советский человек, что побывал за границей, демонстрировал это не только через воспоминания и даже не через купленные там вещи или отоваренные здесь чеки «Берёзки». Это значило, что он был выездным, что он был абсолютно социализирован, он был успешен и как бы половой гигант в социальном смысле. И чем дальше его пустили: в Улан-Батор, Будапешт, Белград или Париж, — всё что-то означало.
Сначала все ездили в Турцию, потом в Египет, затем на Кипр. Потом настала пора Европы, затем подвалила экзотика с непроизносимыми названиями. Сейчас в приличном обществе нельзя признаться в путешествии в Анталью: на тебя посмотрят как на неудачника, что делил описанное море с бухгалтершами из Торжка.
Меня всегда забавляли горделиво вывешенные карты Ойкумены, где красным закрашивали посещённые страны (при визите в Нью-Йорк автоматически краснела и Аляска). Но я-то сам, меж тем, рассуждаю сам с собой о том, какой тип перемещения по миру более честен внутри моей собственной системы координат.
Есть случай Канта, который вообще никуда не ездил, кроме как перемещался по Восточной Пруссии (хотя теперь там то Польша, то Литва). Между прочим, этот домосед умудрился читать географию как науку, и, по отзывам современников, довольно занимательно.
Но есть случай профессионального путешественника — какой-нибудь Амундсен, к примеру. Вот раздражает меня Амундсен? Вовсе нет. Конюхов, правда, отчего-то раздражает.
И чистое утверждение «Я люблю путешествовать», которое именно что отговорка. Но всегда я склонен к психоанализу — я или безумие моей Совести. Последовательно отвечая на вопросы «Зачем?» мы можем многое выяснить — как, например, в кабинете окулиста, по очереди закрывая то один, то глаз.
Вдруг у вас (только не обижайтесь) это род нервной тревоги, вид бегства от какой-то другой деятельности.
А вдруг выясниться, что если кого-то обязать совершать свои путешествия в тайне, они потеряют для вас свою прелесть. Вдруг окажется, что вам нравится запах внутри самолёта, и всё равно куда лететь.
А так-то Портос был логичен: «Я дерусь, потому что дерусь» — но мы-то знаем, что и у него это была отговорка. Ему на самом деле было страшно, что кто-нибудь узнает, что у него перевязь была показушная. Мы всё-таки вступили на путь психоанализа.
Продвигаясь по нему постепенно, со временем можно понять, что лежит в причине влечения.
Хотя, можно, конечно, и отказаться от познания, если оно тревожно.
Например, может выясниться, что у частного путешественника ничего в итоге не остаётся — не считать же восемь миллионов фотографий «Я на фоне Эйфелевой башни» и шесть миллионов фотографий «Мы на фоне пирамид» рациональным итогом.
Нет, я знал людей, что совершали путешествия в более экзотические страны — осколок коммунистической Кореи или Кубу. Или в Верхнюю Вольту без ракет. Но это просто дополнительный слой упаковки всё над тем же вопросом «Зачем?».
И не надо говорить, что для познания мира — для того, чтобы познать город, нужно полжизни. Так на два тебя и хватит — что притворяться, что ты что-то понял, разглядывая Мачо Пикчу или напившись в любимом баре Хемингуэя.
Тут магическая пропасть неизвестности и отчаяния.
История про кинофестиваль
Однажды я поехал на какой-то кинофестиваль. «Какой-то» тут фигура речи — я, конечно, помню на какой, но это совершенно неважно. Жил я в старинном доме с толстыми стенами и окнами-амбразурами. Но оказалось, что слышимость в этой гостинице была превосходная и в последний день я всё не мог уснуть, ворочался в своей полутороспальной постели. В соседний номер пришёл старик — знаменитость, и вот он битый час трахал в соседнем номере какую-то журналистку. Он был худой и старый, седой и совершенно пьяный.
Сквозь стенку я вдруг услышал его дребезжащий голос:
— Вот стою я, перед тобой го — о — олый… Голенький…
И меня передёрнуло от того ужаса, с которым я представил себе вид этой сцены. Зашептал я всякие слова, да полез в холодильник за ворованным банкетным алкоголем.
История про ответы на вопросы
— Писатель Березин, вы мой кумир! Как вы относитесь к восторженным поклонницам? И как вы с ними обращаетесь?
— К восторженным поклонницам отношусь насторожённо. Восторг — это ведь дело недолгое и быстро сменяется депрессией. Я читал, что часто восторженные поклонницы потом вооружаются бутылками с кислотой и начинают караулить своих кумиров и членов их семей в подъездах. Этого бы мне хотелось избежать.