Кстати, там как раз был вопрос — Для одного литературного дела мне нужно было узнать, на каком языке здесь, в начале девятнадцатого века, говорил хозяин постоялого двора в Иерусалиме с путниками. Я понимал, что, когда он шёл к турецкой власти, он говорил по-турецки, с арабами — по-арабски, но ответ меня обескуражил — мне сказали, что он мог говорить по-итальянски.
Логика этого была, кажется, такая: много паломников приходило сюда по тропе Ватикана. Однако, на слово я ничему не верил, а проверяя чужие наблюдения, часто оказывался в положении купца, отправившегося за аленьким цветочком, а получившим невесть что.
Надо это как-нибудь проверить.
История про то, что два раза не вставать (2017-09-19)
Собственно, вторая часть — про язык, как оружие.
Ссылка, как всегда в конце.
Мне, всегда, кстати, казалось, что знание языка — это не гуманитарное, а, скорее финансовое явление.
Ещё при прежней власти в Прибалтике я, как и многие приезжавшие из России люди, сталкивался с демонстративным и притворным незнанием русского языка продавщицами. Со мной это случилось всего пару раз, и я не был тогда оскорблён, а воспринимал всё это как данность — вроде погоды. Я в родной Москве встречал продавщиц, которые могли оскорбить куда круче.
Но рассуждая об этом потом, спустя много лет, я стал думать, что немалую долю в это явление вносила сама социалистическая система торговли.
От того, сколько покупателей будет обслужено, благосостояние людей из магазинов никак не зависело.
Потом мне стали рассказывать, что русский язык распространился в сфере обслуживания повсеместно, доказывая, что Маммона — один из самых сильных богов, побивающий прочие предрассудки.
Но финансовым инструментом язык казался мне оттого, что знание его было воротами не в культурный мир, а просто в некий другой богатый мир.
Те из моих сверстниц, что пошли в переводчики, первые годы жили куда лучше, чем прочие, потому что стояли у ворот этого другого мира.
Потом некоторое количество людей само выучило стандартные языки, и ореол божественности вокруг переводчиков несколько поблёк.
Вернее, он сдвинулся в область языков экзотических.
То есть, язык — это такой финансовый инструмент, род актива.
Но только это актив, обросший мифологией, которым можно хвастаться, то и дело доставать, как дорогую саблю из ножен.
Обнажение клинка в тавернах повсеместно порицается, а вот напоминание обществу, о том, что ты знаешь чужую речь — естественно и понятно.
Такого снобизма, как на форумах переводчиков, я не встречал даже на форумах кулинаров.
Язык оказывается инструментом власти в человеческой стае, инструментом войны — то есть — оружием.
Ну, можно подумать, что я что-то новое говорю.
История про то, что два раза не вставать (2017-09-20)
А вот кому про то, что нас всех окружает?
Нет, не про дураков и какашки, а про массовую культуру — ссылка, как всегда, в конце.
Там есть история про меня, потому что я строк позорных не смываю, но не в этом даже дело.
Дело как раз в том, что время быстротекуще и меняется всё. Ну, тут и начинаются пляски на костях, то есть пляски на палубе парохода современности.
Кто-то булькнул в кильватерный след, да так ему и надо.
В новом веке литератор чувствует, что почва уходит у него из-под ног. Исчезает общественный интерес к нему, если, конечно, он не известен какими-то особыми драматическими обстоятельствами биографии. Он, этот вымирающий вид, был сформирован прежним миром иерархии — где «массовому» противостояло именно «элитарное». Но тут пришло голосование рублём и большие батальоны статистики — и оказалось, что литература вовсе не главное из искусств.
Тогда человечество высоко ценило грамотность (вообще огромное количество литературных шедевров было создано в те времена, когда многие люди не умели читать и писать), а ныне человечеству это уже не так нужно. Поэтому формулированию мыслей о массовом искусстве мешает ужас производителя — и он часто вносит в рассуждение свою панику. Одно дело, погибать с верой, что просто не дожил до победы, которая обязательно случится, пусть посмертная, но слава найдёт героя, «моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд». Заниматься своим делом, когда все отказались от вина, и люди с бокалами смузи смотрят на винодела (или там архаического филофониста с его тёплым ламповым звуком) с некоторым снисходительным смущением.