Живой Журнал. Публикации 2017, октябрь-декабрь

Есть ещё один комментарий: рассудительные люди мне говорят, что не надо так уверенно противопоставлять Гитлера и Ганди — в них куда больше внутреннего сходства. Живи Гитлер в Индии, он, скорее всего, стал бы вторым Ганди, а живи Ганди в Европе, возможно, что он стал бы вторым Гитлером (если не первым).

Надо сказать, что я ждал этих возражений. Дело в том, что, если честно, мне и самому Ганди представляется таким упырём, вполне годным для создания тоталитарной идеи. И культ его связан не с реальностью, а, с одной стороны, переориентацией СССР на Индию, и, с другой — всяким нонконформизмом шестидесятых, который не утруждал себя вниманием к деталям. Но когда я придумывал противопоставление, я завис на минуту и задумался — если не Ганди, то кто?

Мать Тереза? Но, чорт, я её тоже не люблю? Вот панды… Про панд не пишут биографических книг. И остался Ганди.

http://rara-rara.ru/menu-texts/idealnaya_biografiya

Извините, если кого обидел.

21 декабря 2017

История про то, что два раза не вставать (2017-12-22)

А вот кому про идеальных женщин?

(Ссылка, как всегда, в конце)

Какая-то пародия на Шкловского: "Тристан спит с женщиной на одном ложе, между ними лежит меч, но меч оказывается бессилен перед чувством". Не нарочная, впрочем.

А это уже нет: "Это повышает ценность приза, что достаётся главному герою. В конце концов, они оба, поцарапанные, но не искалеченные, обнимаются.

Тут повисает вопрос анекдотической старушки после просмотра порно: «Прекрасный фильм, только не поняла: потом они поженятся?»

Самое трудное начинается как раз после свадьбы, и читатель это знает. Поэтому обладание вовсе не свадьба, а вот эта победа, когда исцарапанные герои смотрят, обнявшись, на горящее и взрывающееся логово дракона или сидят, закутанные в одеяла на подножках карет с иностранной надписью «ambulance»"

http://rara-rara.ru/menu-texts/idealnaya_geroinya

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2017

Сирены вольфрама (День электрика. 22 декабря) (2017-12-22)

Ночь приходила в посёлок, как оккупационная армия.

Война была проиграна, и солдаты ночи занимали сопки, скапливались в долине, уходившей к горно-обогатительному комбинату.

Ночь длилась полгода, черная, прерывавшаяся только Северным сиянием.

По традиции последний пароход провожали всем посёлком, давно превратившимся в город. Статуса такого он, правда, не имел — Комбинат был куда главнее домов администрации, бараков, самостройных кварталов и тянущихся к порту улиц.

Продукция Комбината возвращалась сюда в виде тонких нитей внутри лампочек — и половину года посёлок и порт освещались горячим вольфрамом внутри стеклянных колб.

Свободные от работы люди толпились на набережной, кто-то обязательно приходил с ракетницей, палил в небо, его примеру следовал другой, и ещё не окончательно чёрный задник над бухтой резали разноцветные линии.

Капитан не любил эти похороны лета, он ведь был милицейский капитан, человек далёкий от поэзии.

Он ждал пенсии в этом городе, прилепленном к Комбинату, как нарост на кривых берёзах, что расставлены, как часовые по окрестным сопкам. Ему оставался год до пенсии, потому что в этих местах год ему шёл за два.

Капитан прижился тут, знал в лицо своих и чужих, постоянный и переменный состав и хмуро думал о том, что когда-то придётся выбирать — ехать ли на материк или доживать пенсионный век здесь. Все мечтали, поднакопив денег, поехать через всю страну на юг, купить домик где-нибудь в Краснодарском крае или в Крыму. У некоторых получалось, и потом они умирали там, не сумев до конца отогреться.

Капитан не тревожился ни о чём.

С тех пор, как жена его легла в одну из сопок, ему некуда было спешить. Он часто приходил туда — не потому, что так тосковал о жене, а оттого, что сидящим у могил были видны порт и океан. Это был пейзаж фантастической красоты, и он фантастически успокаивал капитана в моменты непонятной тоски.

Он много лет сидел в закутке за облезлым столом, над которым сменилось уже несколько портретов. Был там лысый, был усатый, был другой лысый — и капитан помнил этого лысого вождя, как он приехал в их часть в сорок третьем, а командиры шушукались, что у него только что погиб сын, военный лётчик.

Дети у вождей отчего-то были лётчиками.

Ну и теперь портрет был новый, не поймёшь какой — но точно не лысый и не усатый.

Больше капитан не соприкасался с высшей властью, он сам был — власть, только уже не верил, что станет майором. Должность у него была не майорская, можно только было надеяться, что он получит майорские звёзды как подарок к пенсии