Живой Журнал. Публикации 2018

— «За вами придут все, кого вы любили», — вот что записал старикан перед смертью. Так это ж хорошо, — недоумевал оператор. — Те, кого мы любили… Нет, вы что-нибудь понимаете?

«Кажется, понимаю. Нет, вдруг всё взаправду?», — подумал Раевский и представил, как раз за разом будет высвобождаться память льда. Вдруг хмурый Карлсон просто решил поделиться своим страхом, чтобы не нести его за пазухой?

В этот день осколок ледяного купола отправлялся в плавание к австралийскому берегу.

Пора было и Раевскому лететь отсюда.

Перед отлётом он пошёл на берег и принялся смотреть на гигантский айсберг, что сполз в океан и был облеплен вертолётами, как мухами.

Вот сейчас он дрогнет и начнёт движение на север. Впрочем, здесь действительно везде север.

— Ни грамма не пропадёт, — вдруг хлопнул его по плечу кто-то из инженеров в оранжевых касках. — Ни грамма! И тут же убежал куда-то, скрылся за спинами точно таких же людей в оранжевых комбинезонах.

Что будет потом — он постарался не думать.

Немец со смешной фамилией Маркс так испугался этого, перелистывая свою ледяную библиотеку, что ушёл из жизни. Он давно всё понял.

А вот Раевский начал бояться только сейчас.

В любом случае, любопытство убило страх перед будущим.

Интересно посмотреть на этот мир, а там будь что будет.

Раевский представлял, как начинает таять гигантский айсберг, приближаясь к тёплым странам.

Осталось совсем немного.

Как он будет наполнять мир всем тем, во что верили миллионы людей — сначала это будут кумиры в платьях с блёстками, потом святые, а потом…

Как он будет высвобождать образ за образом, видение за видением.

А потом и весь континент понемногу стает, вернув людям прошлое.

_{И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.}

Извините, если кого обидел.

25 июня 2018

Высокое небо Рюгена (День изобретателя и рационализатора. Последняя суббота июня ) (2018-07-01)

За окном дребезжал трамвай, плыл жар летнего дня, асфальт медленно отдавал тепло, накопленное за день. Семья уехала на дачу, героически пересекая жаркий город, как путешественники — африканскую пустыню. Жена настаивала, чтобы ехал и он, — но нет, удалось отбиться. Обидевшись, жена спряталась за картонками и узлами, а потом исчезла вместе с шофёром в гулкой прохладе подъезда.

Дверь хлопнула, отрезая его от суеты, обрекая на сладкое молчание.

Он так любил это состояние городского одиночества, что мог поступиться даже семейным миром.

Чтобы не позвонили с киностудии или из издательства, он безжалостно повернул самодельный переключатель на телефонном проводе. В квартире всё было самодельное, и среди коллег ходила острота, что один из главных героев его книг, яйцеголовый профессор, списан с него самого.

Николай Николаевич действительно был изобретателем — стопка авторских свидетельств пылилась в шкафу, как тайные документы второй, неглавной жизни. Там, описанное на толстой бумаге, охранялось его прошлое — бумага была, что называется, гербовой — авторские свидетельства были освящены государственным гербом, где серп и молот покрывал весь земной диск от края до края.

Он был сыном актёра, кинематографистом по первому образованию. Но началась индустриализация, и он написал несколько учебников — сначала по технике съёмки, а потом по электротехнике. С этого, шаг за шагом, началась для него литература — и скоро на страницах стало всё меньше формул, и больше эпитетов.

Он был известен, и некоторые считали его знаменитым писателем (до них Николаю Николаевичу не было дела), но немногие знали, что до сих пор гравитонный телескоп его конструкции вращает свой хобот на спецплощадке Пулковской обсерватории.

Писать он начал ещё до войны и почти сразу же получил первый орден. С тех пор на стене его кабинета висела фотография — он жмёт руку Калинину. Чтобы закрыть выцветший прямоугольник, оставшийся от портрета Сталина, со стены улыбался Юрий Гагарин из-под размашистого росчерка дарственной надписи.

Да, много лет назад Николай Николаевич был писатель, но однажды, на четыре года, он вернулся к циркулю и логарифмической линейке.

Когда резаная бумага перечеркнула окна, а над городом повисли чужие бомбардировщики, он бросил свои книги и согнулся над привычным плоским миром топографических карт. Он остался один в осаждённом Ленинграде и вернулся к научной работе — но теперь на нём была военная форма.

Своя и чужая земля лежала перед ним — разделённая на чёткие квадраты, и он рассчитывал траектории ракетных снарядов большой дальности. Аномальная кривизна магнитных полей мешала реактивным «Наташам» попадать точно в цель, и вот он покрывал листки вязью формул коррекции. Воевал весь мир — не только Европа, но казалось, Край Света. И то пространство, где земля уходила в бесконечность, (согласно классикам марксизма, превращая количество в качество), тоже было освещено вспышками взрывов.