Живой Журнал. Публикации 2018

Связь заработала через два дня. Вторым письмом было сообщение от неё.

Герда решилась приехать. В каком-то уцелевшем гараже она нашла исправный снегоход — «ты представляешь, вместо розового «Кадиллака» у меня будет розовый снегоход!» — запас батарей в этом транспорте кончался, и нужно было торопиться в путь.

Принцесса ехала к своему рыцарю — история, перед тем, как закончиться, кусала себя за хвост.

Обходчик прошёлся по дому и снова сел к экрану.

Собеседники снова расположились в привычном порядке — Старик, Близнецы, Доктор и — Герда. Она по-прежнему стояла посреди прибоя — только теперь молчала.

Все остальные заговорили наперебой.

— Однако, здравствуйте, — напечатал Обходчик привычно им в ответ.

— Доброго времени суток, — первым отозвался Доктор. — Как прожил этот месяц?

— Читал страшные сказки… Северных народов, — выстучал Обходчик и подумал про себя, что когда с ним что-нибудь случится, мир будет по-настоящему совершенным. Он будет законченный, как история, в которую уже нечего добавлять. Рано или поздно он, Обходчик, споткнётся на склоне, заболеет или просто иссохнет на своей кровати. Тогда эти четверо, состоящие из чужих фраз, будут так же обсуждать что-то, перетряхивать электронные библиотеки, меряться ссылками. И медленный стук Обходчика по стёртым западающим клавишам, по крайней мере, не будет тормозить этот мир.

_{И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.}

Извините, если кого обидел.

15 февраля 2018

История про то, что два раза не вставать (2018-02-16)

А вот кому про Теслу? То есть, про Мерлина? То есть, про Маска?

Я думал, правда, это подгадать к запуску Маска на орбиту. То есть Теслы. То есть, все они мерлины.

Ссылка, как это принято, в конце.

Но там есть ещё одна нехитрая мысль: вот почему есть такая ужасная особенность жизни замечательных людей: их чудаковатость, какие-то странные жесты, или, наоборот, запоминающееся остроумие ложатся на одну чашу весов общественного внимания, а главное дело их жизни — на другую. Полководцам и политикам в этом смысле везёт больше, а вот учёным не везёт совсем. Есть история про советского физика Гамова — он был поневоле советским и хотел сбежать за границу. Причём это происходило не в поздние вегетарианские годы, а в 1932-м. Гамов с женой собирались уплыть из СССР на байдарке, но из-за шторма были вынуждены повернуть обратно. Физик потом не вернулся из заграничной командировки, осел в США, стал заниматься энергией и эволюцией звёзд, «Большим взрывом» и реликтовым излучением, несколько внезапно — молекулярной биологией. То, что ему не дали Нобелевскую премию, современники относили к обидной несправедливости.

Но как только о Гамове начнут делать фильм или писать статью для развлекательного журнала — байдарка побивает всё: с одной стороны, на тех самых весах общественного внимания — какое-то реликтовое излучение, а с другой — бушующее море и физик с красавицей женой в байдарке.

http://rara-rara.ru/menu-texts/merlin

Извините, если кого обидел.

16 февраля 2018

Слово об отоплении (2018-02-19)

Холодно, товарищ, холодно!

Александр Блок «Двенадцать» (1918)

…Да разве им хоть так, хоть вкратце,

Хоть на минуту, хоть во сне,

Хоть ненароком догадаться,

Что значит думать о весне,

Что значит в мартовские стужи,

Когда отчаянье берёт,

Все ждать и ждать, как неуклюже

Зашевелится грузный лёд…

Илья Эренбург (1958)

Виктор Шкловский одной из самых знаменитых своих книг писал: «Не люблю мороза и даже холода. Из-за холода отрёкся апостол Пётр от Христа. Ночь была свежая, и он подходил к костру, а у костра было общественное мнение, слуги спрашивали Петра о Христе, а Пётр отрекался.

Пел петух.

Холода в Палестине не сильны. Там, наверное, даже теплее, чем в Берлине.

Если бы та ночь была теплая, Пётр остался бы во тьме, петух пел бы зря, как все петухи, а в Евангелии не было бы иронии.

Хорошо, что Христос не был распят в России: климат у нас континентальный, морозы с бураном; толпами пришли бы ученики Иисуса на перекрёстке к кострам и стали бы в очередь, чтобы отрекаться».

Костры такие были.

Маяковский после смерти Блока вспоминал: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю: “Нравится?” — “Хорошо”, - сказал Блок, а потом прибавил: “У меня в деревне библиотеку сожгли”».