Живой Журнал. Публикации 2020

(Кстати, я так думаю, что писатели нам для того и даны, чтобы так о них рассказывать, и ничего зазорного тут нет. Хуже всего, когда человек стесняется кого-то ругать, если прошло достаточновремени, и его нынешние друзья не одобрят злой правды, или стесняется сказать слово благодарности, когда чувствует, что окружающие теперь его люди будут морщиться).

Но не в некролог же это тащить, поэтому подробности я оттуда вырезал. Кто хочет, может сходить по ссылке в конце.

Связано оно было со странным временем, когда, я, как сыч, в одиночестве проживал в иностранном городе К.

Случайным образом мне попала в руки книга "Дневник неудачника", и я обнаружил странное сходство своего быта с бытом будущего писателя Лимонова в Нью-Йорке. Именно в тот момент, когда Лимонов ещё был разнорабочим, а не писателем.

Это было очень давно, и между нами был разрыв во времени, но, как у Лимонова, у меня появилась шёлковая рубашка.

Как Лимонов, я постоянно думал о женщинах.

Как Лимонов, я постоянно общался со всякой швалью — не то, что из Третьего, а из Четвёртого мира.

И уж совсем лимоновщиной было то, что я никогда не запирал — ни дверь, ни окно своей комнаты на минус первом этаже.

Несколько людей мне в голос рассказывали, как Лимонов шил перед отъездом в Америку хорошие штаны, таскал что-то и приколачивал. Мария Розанова при мне говорила, что Лимонов, заехав в гости, между делом разобрал весь хлам в подвале их с Синявским дома-издательства. Правда, тогда я не знал, как потом жил Лимонов, а черпал сведения из прекрасной книги «Записки неудачника». Последующие книги были невпример хуже. А с самим Лимоновым я познакомился позже.

Но я тоже починял утюги, доводил до ума компьютеры (персональный компьютер был тогда не сложнее утюга, но, впрочем, как раз тогда европейский утюг начал становиться умнее нашего компьютера «Микроша») и поставил программное обеспечение одному лоботрясу, что тогда казалось подвигом.

Но я подвожу, собственно, к одной истории. Лимонов, опять же, писал, как случайно услышал слова Барышникова у себя за спиной. Кто-то спросил Барышникова о Лимонове, и тот, не заметив стоящего рядом фигуранта, сказал:

— А, это ещё один русский…

Но Лимонову и не снилось, что про меня сказали. С эмигрантами я не общался, но через какое-то время, всё же познакомился.

Выйдя из гостей и попрощавшись на Барбароссаплац, один из них, думая, что я уже его не слышу, и отвечая на чей-то неслышимый вопрос, произнес у меня за спиной:

— А-а, это один хуй…

Вот это было здорово. И Лимонову на зависть. И всё верно.

Хуй.

Один.

Ни убавить было, ни прибавить.

Ссылка, если кому интересно, http://rara-rara.ru/menu-texts/razdrazhitel

Извините, если кого обидел.

18 марта 2020

Уши мёртвого осла (2020-03-19)

— Почему ты называешь его «осёл»? — спрашивает Пятачок. И сразу понятно, что ему страшно.

— Потому что теперь он осёл. Смерть не терпит уменьшительных суффиксов, — отвечает Пух.

Осёл лежит на том мосту, где они вчера ещё играли в пустяки. Кто-то положил его точно по центру — ни сантиметром ближе к какому-нибудь из берегов. Осёл лежит на мосту. Четыре сбоку, ваших нет. Вата лезет из брюха, и её шевелит ласковый ветерок.

Вода внизу несётся быстро и в ней мелькают крупные палки, хотя уже никто не играет в пустяки.

«Боже, как много ваты, — думает Пух. — И ведь он лежит тут давно, значит, ваты было ещё больше. Вопрос, у кого есть мотив, отпадает. У всех есть мотив, даже у Совы. Впрочем, у Совы всегда один мотив — хвост. И у меня есть мотив — я не любил этого старого дурака. Странные у него уши, я никогда не обращал внимания на их форму. А, может, осёл убит диким зверем? Слишком много ран на трупе, это почти как одна большая рана».

Пух знает одного зверя с большими когтями поблизости. Вату несёт ветер, ветер поворачивает от Севера к Западу, а затем к Югу, ветер поворачивает от Юга к Востоку и возвращается ветер на круги своя. Вата падает в воду, цепляется за кусты на берегу. А мёртвый осёл смотрит в серое небо пустыми глазами.

«Меня зовут Уинифред, а иногда зовут Эдуард, кто зовёт меня сейчас? Неужто мёртвый осёл» — Пух вздрагивает от этой мысли.

Пятачок недовольно произносит:

— Ты вообще меня слушаешь.

— Разумеется, и почему? — невпопад отвечает Пух.

— Никто не знает, почему.

Разговор зависает, но Пятачок вдруг продолжает:

— Я когда услышал, что Кристофер подружился с этим шведом, то сразу понял: добра не жди. От шведов и так-то добра не жди, а уж этот летун…

Они уже возвращаются домой, и Пух заходит к Пятачку, чтобы немножко подкрепиться. Первое, что он видит — ружьё, что раньше висело на стене. Теперь оно прислонено к комоду. Пух берёт его в руки и нюхает стволы — из обоих несёт горелым порохом. Пух оборачивается и видит белые от ужаса глаза Пятачка.

— Не хочешь же ты сказать, что…

Слова застревают во рту Пятачка, как сам Пух в дверях Кролика. У Кролика было алиби: Пух вчера застрял в его дверях. И Пятачок был там.