Праздник кончался, наш персональный праздник. Это всегда был, после новогоднего оливье, конечно, самый частный праздник, не казённый юбилей, не обременительное послушание дня рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта. Это был и есть праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — смерти ни одной. То, что ты уже летишь, роднит с тем, что только на гребне, за партой, у доски. И вот ты, как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно, кто останется последним лицеистом, а пока мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов, Миша, Володя, Серёжа, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты, увы, не водкой, а солёной водой.
Мы, как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после — и ни один из них не лучше.
В Москве один Университет — один ведь, один, другому не быти, а всё самое главное записано в огромной книге мёртвой девушки у входа, что страдала дальнозоркостью, там, в каменной зачётке, упёртой в девичье колено, там записано всё — наши отметки и судьбы, но быть тому или не быть, решает не она, а её приятель, стоящий поодаль, потому что на всякое центростремительное находится центробежное. Четвёртый Рим уже приютил весь выпуск, а железный век намертво вколотил свои сваи в нашу жизнь, проколол время стальными скрепками, а мы всё пытаемся нарастить на них своё слабое мясо, они же в ответ лишь ржавеют.
Но навсегда над нами гудит на промозглом ветру жестяная звезда Ленинских гор. Спрятана она в лавровых кустах, кусты — среди облаков, а облака так высоко, что звезду не снять, листву не сорвать, прошлого не забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей, стоит в ушах грохот дубовых парт, рябят ярусы аудиторий, и в прошлое не вернуться.
«С праздником, с праздником, — шептал я, спотыкаясь, поскальзываясь на тёмной дорожке и боясь отстать от своих товарищей. — С нашим беззащитным праздником».
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Имение и наводнение (2021-01-27)
В те дни, когда в нашем богоспасаемом Отечестве случаются волнения, обыватели начинают размышлять о новых начальниках, которые могут приключиться в будущем. Ну, или не приключиться.
В этих рассуждениях есть особый генеалогический аспект. Например, какого-нибудь вольнодумца попрекают тем, что его отец не бедствовал при каком-нибудь прежнем Государе, а дед был и вовсе такой сатрап, что святых выноси.
Люди последовательные упрекают и самого вольнодумца, тем, что он когда-то вступил, где-нибудь не там служил, и после этого никакого права вольнодумствовать не имеет. Этот довод слабый, и я бы его исключил из разговоров о власти, оппозиции, революциях, и вообще всех модных тем.
Новые элиты произрастают из прежних, потому что им больше неоткуда взяться. Из гущи народной массы, по крайней мере, на первом этапе народных возмущений, появляется лишь какой-нибудь Пугачёв или Разин, а также толпы полевых командиров рангом помельче.
Неловко попрекать декабристов тем, что они сытно жили за счёт рабского труда, были увешаны боевыми орденами и тут же предали всё это своё благополучие. Нет, про измену им говорили на допросах, но сейчас-то понятно, что другой предыдущей биографии у них не могло быть. Никакой иной биографии быть не могло и у членов Главного комитета по крестьянскому делу. И первое советское правительство было вовсе не пролетарским.
Вообще, разговоров о советской аристократии было множество.
И говорящим было бы легче, если новые сатрапы все были одинаково ужасны, и жёны их были сатрапихи, а дети — маленькие сатрапчики. Далее: http://rara-rara.ru/menu-texts/imenie
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Политбюро (2021-01-29)
Совершенно забыл о том, что у меня есть почти готовый сценарий. Надо бы его кому-нибудь предложить.