Живописец короля

Из всего тупоумного, что есть в стране, самое тупоумное — всегда оппозиция.

О’МЕРФИ

Вы сказали это с такой печалью, папа Фраго. Кто-нибудь испортил вам настроение?

ФРАГОНАР

Нет. Пожалуйста, продолжайте. Людовик был тщеславен?

О’МЕРФИ

Ему этого не требовалось. Он обладал величием, понимаете?

ФРАГОНАР

А что тут понимать? Людовик XV обладал величием.

О’МЕРФИ

Я имею в виду величие с женской точки зрения. Бывало, пошлют кого-нибудь из нас выполнять задание, а она возвращается со службы и говорит: «Снова был настоящий бурбонский трах».

ФРАГОНАР

Значит, он не страдал склонностью к тщеславию?

О’МЕРФИ

Разве что гордился своей мужской силой. Если я вам еще не надоела, могу рассказать одну забавную историю. Была среди нас одна сентиментальная малышка, девица чувствительная и набожная, шлюшка из мещан.

ФРАГОНАР

Знаю я этот тип.

О’МЕРФИ

Голубоглазая такая блондинка с вечно устремленным в небеса взором.

ФРАГОНАР

Настоящий Грез.

О’МЕРФИ

Да. Она умела по желанию краснеть.

ФРАГОНАР

Многие женщины это умеют, мне доводилось таких встречать.

О’МЕРФИ

Она умела краснеть ляжками.

ФРАГОНАР

Она умела по желанию краснеть ляжками?

О’МЕРФИ

Она была великолепна. Даже Людовик, доложу я вам, не был равнодушен к лести. Когда король, обнажив свой член, набросился на нее, она начала заламывать руки и умолять: «Пощадите, ваше величество, он слишком велик». — «Перестань ломаться, — говорить король, — а будешь упрямиться, я прикажу, чтобы тебя покрыл мой жеребец». — «Ах, я такая слабая, вы разрываете мое хрупкое тело, вы раздираете меня на части, помилосердствуйте, сир, прошу вас, прикажите привести жеребца!» За этот ответ она в тот же день стала баронессой.

ФРАГОНАР

Очаровательный анекдот.

О’МЕРФИ

Я желала бы, папа Фраго, чтобы вы поняли: время, проведенное в Оленьем парке, самым благотворным образом повлияло на мою душу.

Буше.

БУШЕ

Не знаю, господин Фрагонар, упоминал ли я о том, что имел основания недолюбливать Греза.

ФРАГОНАР

Вы намекали, господин Буше.

БУШЕ

Одного я, во всяком случае, добился: испортил ему репутацию придворного живописца.

ФРАГОНАР

Это было в тот год, когда он старался непременно пробиться в академики?

БУШЕ

Это было в тот год, когда он старался, чтобы пресса непременно пробила его в академики.

ФРАГОНАР

Ну да, для этого он и написал этого ужасного мужлана — отца семейства, демонстрирующего своей дочери Библию.

БУШЕ

Вы помните этот шедевр?

ФРАГОНАР

Нет, нет, мне отказывает память. Даже сейчас, глядя на ночные горшки с изображением сего сюжета, я зажимаю нос.

О’МЕРФИ

А сюжет такой. Папаша сидит за каменным столом — пересядьте-ка сюда, ноги раскинуты во всю ширь, все хозяйство напоказ, так, на столе лежит раскрытое Священное писание. (Она притаскивает том Вольтера, кладет его на край стола.) Дочь стоит перед ним на коленях; вокруг растет травка. (Становится на колени.) Рот широко открыт, и мокрая верхняя губа обнажает верхние зубы. Она пялится на его мощную мошонку, откуда ткань штанов лучеобразными складками растягивается по подбрюшью, его взгляд тем временем скользит вслед за выпадающей страницей Писания и упирается в открыто предоставленную на всеобщее обозрение пышную дочкину грудь; они обмениваются религиозными чувствами, а на столе воркуют два голубка.

ФРАГОНАР

Ха-ха, все в точности так и смотрелось. (Встает.)

БУШЕ

Что вы на это скажете? Разве не мерзость — отец с собственной дочерью?

ФРАГОНАР

Мастер, на вашей Цитере этим занималась мамаша с собственным сыном.

БУШЕ

Но без Библии. И, кроме того, это не было предназначено для широкой публики.

ФРАГОНАР

В отличие от папаши, демонстрирующего Библию.

БУШЕ

Все газеты превозносили это изображение мещанской добродетели.

ФРАГОНАР

Но почему?

БУШЕ

Что?

ФРАГОНАР

Почему они расхваливали эту картину?

БУШЕ

Их, разумеется, купили.

ФРАГОНАР

Как можно купить все газеты? Ведь их безумно много!

БУШЕ

Они безумно дешевы. Так вот, публика требовала принять Греза в Академию, а я был ректором и не мог не считаться с мнением публики. Что было делать?

ФРАГОНАР

Да. Но вы же нашли выход?

БУШЕ

Я нашел выход и горжусь тем, какой выход я нашел. Мы предложили Грезу — согласно правилам приема — написать серьезную картину, к примеру, какого-нибудь римского императора. Он сел писать, у него не получилось, и он знал, что не получилось, но ему было все равно, он знал, что нам придется его принять. Римского императора выставили в ректорском кабинете, а его убогий автор сидел на скамейке рядом со швейцарской. И мы, экзаменаторы, я и мои профессора, заставили его ждать. Не помню уж, о чем мы болтали, кажется, о какой-то чепухе. Часа через два с половиной мы, я и мои профессора, спустились по лестнице к швейцарской, и я сказал: «Господин Грез, имею честь поздравить вас с принятием во французскую Академию». И вручил ему очень красиво напечатанную грамоту.

ФРАГОНАР

Да, и он предъявил эту грамоту своим сообщникам, а вы там написали…

БУШЕ