Кейт с улыбкой кивнула охраннику и направилась в зал живописи барокко, где ее внимание тут же приковала картина Пуссена «Похищение сабиянок». Фигуры замерли, как актеры в немой сцене. Кейт знала, что Пуссен действительно работал с вылепленными из глины фигурами, которые передвигал по небольшим подмосткам, похожим на сцену.
Сейчас его метод очень напоминал метод другого художника. Того, который создавал свои картины (вернее, копировал чужие), передвигая мертвых..
Кейт прошла в боковой зал, где висели несколько гравюр Эдварда Мунка[33], в том числе и его самые знаменитые работы — гравюры на дереве «Крик» и «Тревога» с застывшими бледными лицами людей на черном фоне — и две хорошо известные Кейт литографии. «Похоронный марш» (свалка мертвых тел) и «Присутствие смерти» (группа людей в трауре, стоящие и сидящие, безмолвные и печальные).
Кейт вспомнила последний год жизни отца, когда у него случился инсульт. Он выжил, но вся левая часть тела осталась парализована. Пытался говорить что-то, но разобрать ничего было нельзя. Отец, которого она боялась — и одновременно любила (да, любила), — вдруг превратился в беспомощного, кроткого незнакомца. Кто бы мог поверить, что этот старый больной человек, за которым Кейт ухаживала, после смерти жены бил ее, свою юную дочь. За что? Прошло столько лет, а Кейт по-прежнему не знала. Отец вымещал на ней досаду за потерю жены? Неужели он не понимал, что его жена приходилась ей матерью?
И все же когда с ним случилось несчастье, Кейт давала ему лекарства, ухаживала за беспомощным телом, подносила и убирала судно, массировала пролежни и в конце концов вколола в вену правой руки смертельную дозу морфия.
В следующем зале были картины Тициана и Веронезе. Крупные работы в резных рамах. Кейт сразу же вспомнила последний шедевр мастера «Наказание Марсия» и тело Итана Стайна. Она развернулась и чуть не столкнулась с молодым человеком в кожаной куртке, лохматым и небритым. Он улыбнулся.
— Извините, — произнесла Кейт, внимательно его рассматривая.
Она прикидывала, не с таким ли парнем встречалась тогда Элена. Богемного вида, но если привести в порядок, то будет совсем даже неплохо выглядеть. Странно, но Кейт не могла припомнить ни одного дружка Элены. Та никогда их с ней не знакомила. Конечно, Кейт знала некоторых ее приятелей, в основном это были художники и поэты, а однажды Элена вскользь упомянула о каком-то киношнике. Только упомянула, но больше ни звука. Странно. Но насколько Кейт было известно, лесбиянкой Элена не была. Разумеется, сейчас, чтобы иметь полную уверенность, необходимо кое-что уточнить. Например, могла ли Элену убить женщина? До сих пор Кейт это не приходило в голову, потому что она знала: согласно статистике, девять из десяти преступлений против женщин с применением насилия совершаются мужчинами. По крайней мере до сих пор это было именно так. Кейт решила спросить Лиз, не изменилось ли что за последние десять лет.
Она прошла несколько залов и остановилась перед самой знаменитой картиной Домье[34] «Вагон третьего класса», мрачной, почти однотонной, наводящей на грустные размышления. Железнодорожный вагон, фигуры людей, случайно собравшихся там волей обстоятельств. Они эмоционально отгорожены друг от друга, изолированы, одиноки. Центральная фигура — старуха в капюшоне — глядела на Кейт слепыми глазами. И тут же ей подмигнул вспыхнувший в сознании одноглазый Пикассо, а затем возникла вымазанная кровью щека Элены, а после жуткая фотография с выпускного вечера.
На площади Святого Марка кучковались парни в брюках клеш. Если бы их руки не были в татуировках, а лица, наоборот, были бы разрисованы цветами, то можно было бы подумать, что на дворе стоит 1965 год. Они курили, болтали друг с другом и смеялись. При этом некоторые — а их было большинство — уже одурели от наркотиков.
Кейт казалось, что среди них нет ни одного старше пятнадцати лет. Свернув за угол Шестой улицы, она увидела двоих полицейских. Один стоял на углу, другой прямо в двери дома Элены. Кейт показала свое временное удостоверение. Полицейский молча пропустил ее.
— Мне нравится. — Она развернулась и подняла юбку выше колен.