Живу тобой одной

– Да, я изменился. И теперь намерен произвести кое-какие изменения в Найтсвилле. Скажи, Лем, как получилось, что такой крепкий, способный парень, как ты, столько лет выполняет лишь пустячную, чисто символическую работу? Тебе ведь не больше сорока пяти – сорока шести, верно?

Лем Кэмпбелл, высокий, худощавый, сутулый, с жидкими светлыми волосами, лошадиным лицом и кривыми зубами, смущенно мял в руках кепку.

– Я, конечно, не обижаюсь, но мне только сорок три.

– Тем более ты должен выполнять настоящую мужскую работу, вместо того чтобы вести себя как семидесятилетний старик на пенсии.

– В Найтсвилле другой работы нет.

– Он верно говорит… – Арт Фризби запнулся: у него едва не вырвалось «Хэм». – Сэр, мистер Найт. С самого начала этой… Депрессии в наших краях нормальной работы нет.

– А может, вы просто не потрудились ее поискать? Может, мать этого парня слишком долго разыгрывала из себя щедрую королеву? Я сам возьмусь за самое трудное дело, пусть только руки как следует огрубеют. А с одной всем известной дамой мы разберемся, иначе проблему нам не решить.

Когда рабочие ушли и они с Натом остались одни, юноша с тревогой взглянул на Хэма. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мне, наверное, не следует вмешиваться, Хэм… Но… тебе не кажется, что ты с ними уж слишком сурово? Они честные, порядочные люди.

– Ты прав. А честные, порядочные люди заслуживают уважения. Но главное, они должны сами себя уважать. Послушай, Нат, сейчас я скажу тебе кое-что такое, что необходимо знать. Мне это знание далось нелегко. Тебе же оно ничего не будет стоить.

Я уехал из Найтсвилла в двадцать четыре года. За все это время я не заработал ни одного доллара. Всю свою жизнь я убивался на ферме: сначала работал на отца, потом – после его смерти – на себя самого. Но это совсем не то, что остаться одному, стоять на своих собственных ногах. Я всегда знал, что у меня есть деньги: в банке, в ценных бумагах или в виде другого имущества. Они в любом случае принадлежали мне, не важно, гробился бы я на работе или отсиживал задницу в тенечке. Я хорошо помню, как получил первый чек, когда работал матросом. Я его тут же обналичил. Вышел из банка, карман оттопыривается от толстой пачки денег… Как же хорошо я себя в тот момент чувствовал! Бродил по улицам моряцкой походочкой, враскачку, и думал о том, что всего на свете могу добиться. Вошел в первый попавшийся бар, заказал пива. – Он с наслаждением причмокнул губами. – Лучшего я в жизни не пробовал! Потом заказал гамбургер, и он показался мне вкуснее того первоклассного филе, которое мы делали здесь из мяса собственных коров. Потом купил пару туфель от Тома Макана. Кожа мягче перчаточной… Ты понимаешь, что я хочу сказать? Я заработал эти деньги! Драил палубу, полировал металл, стоял на вахте в бушующем море в зимние холода. От пронизывающего ветра ресницы слипались, пальцы превращались в ледышки. Но я был свободен. Сам по себе. Один. И не нуждался ни в каком наследстве. – Он уперся пальцем в грудь Нату. – В один прекрасный день тебе тоже захочется вырваться. Доказать что-то всему миру, но главное – самому себе. Вот это составляет основную гордость для человека. Прекрасно, когда тебя уважают, но достичь этого не так-то просто. Вначале надо научиться уважать самого себя. Вот почему я так разговаривал с Артом, Лемом и Стэном.

– По ней ты тоже хорошо прошелся. Надо же – «разыгрывает из себя щедрую королеву»! Если бы она слышала, ты бы получил.

Хэм угрюмо кивнул. Да, Келли не из тех, над кем можно смеяться безнаказанно. Хэм не торопился раскрывать карты, хотя и понимал, что от разговора не уйти.

– Твоя мать всегда стремится к власти. Можно подумать, она урожденная Найт.

Нат встал на защиту матери:

– Ты думаешь, она продолжает помогать бедным только потому, что это дает ей ощущение власти над ними?

– А почему же еще?

– Ты к ней несправедлив, Хэм! Она много дала здешним жителям. И обошлось ей это дороже, чем она могла себе позволить. Я слышал, как бухгалтеры и юристы говорили ей об этом, в июле.

– А что такое деньги, как не средство для приобретения власти? Власть всегда обходится недешево. Тот, кто ее ценит, готов заплатить любые деньги, чтобы ее получить и удержать. Моя мать часто упрекала отца в гордыне, в том, что он гордился Найтсвиллом, гордился тем, что Найты основали поселок и «владеют» им, как феодалы своей личной вотчиной. Она ощущала это по-другому – будто поселок и его жители владеют Найтами.

На этом Хэм решил пока остановиться. Пусть Нат додумывает сам. Наверняка пытливый ум юноши приведет его к нужным выводам.

Нат, со своей стороны, был заинтригован философией Хэма. Кое-что в ней вызывало у него скептическое отношение, но он пока держал сомнения при себе.

Последовавшие за этим дни и недели убедили Ната в том, что Хэм – более глубокий философ, чем ему показалось вначале.