Живун

Пароход подал два гудка в тот самый момент, когда к нему меж тальниковых зарослей, затопленных половодьем, пробирались на калданках вотся-гортские мужики.

— Точно вашему благородию. Честь по чести встречают, якуня-макуня, — пошутил Эль.

— Ну да. Отчаливает, поди. — Сенька придержал лодку, уставился на якорную цепь.

— Не снимается. Ядреный-«каменный» пока не слабеет… Э, мать родная! Гляньте, никак базьяновка мужевская! Опередил кто-то нас! — Гриш даже выругался.

Причалив лодки к отмели у конца трапа и зачалив их за ветки раскидистого тала, они поднялись по трапу на пароход. Мишка в это время вышел на нижнюю палубу. Столкнулись нос к носу.

— Якуня-макуня! Как ты сюда попал?! Э-э, так это твоя базьяновка?

— Куш-Юра…

— И Куш-Юр здесь? — оживился Гриш.

— Здесь… А вы откуль взялись?

— Как откуль? Из Вотся-Горта.

— Нуда?!

— А что? Ноне вода большая. «Гусихин» нарочно заглянул к нам. Забрал всю нашу ораву, — пошел дурачить Мишку Эль.

— Бреши, да не завирайся. С самого Березова почти не спал.

— А зачем в Березово-то ездил? — вмешался Гриш.

— Сандру до дохтуров возил…

— Да? Ну и как она? Поправилась?

— Ничего — дюжит. А вы как?.. — Мишка хотел спросить про рыженят, про Парассю, но, покосившись на Сеньку, стоящего в сторонке, передумал. Сенька всем своим видом выражал презрение к нему, к Мишке.

— Мы-то как? — Гриш недобро сощурился. — В Мужи едем.

— А я думал, поспешили на пароход, чтоб разжиться чем-нибудь. — Мишка подморгнул Гажа-Элю.

— Не без того! А ты небось не просыхаешь?

— На те гроши, что в парме сколотил, не разгуляешься… Жена вон больная и хозяйства — ни кола ни двора, — смиренно проговорил Мишка.

Мужики переглянулись: то ли хитрит парень, то ли правда в нужду впал, утихомирился?.. Оглядели Мишку — одет во все поношенное… С виду — жалкий.

— А мы ничего — поохотились, порыбачили, — намеренно прихвастнул Гриш. Но не выдержал задиристого тона, добавил чуть дрогнувшим голосом: — Место-то уловистое…

Мишка втянул голову в плечи, промолчал.

— Айда, разживемся, помянем вотся-гортскую житуху. — Эль дернул Гриша за руку.

— Расхотелось… Куш-Юра бы повидать.

— Ну вот, с тобой не споешься, — недовольно пробурчал Эль. — Пошли, Сень, на пару.

Сенька в беседе не участвовал, но разговор товарищей слушал внимательно. И он неожиданно расстроился не менее Гриша и составить компанию отказался.

— Что ж, так и будем таскать это с собой? — показал Эль на лукошки с икрой да утками, прихваченными для обмена на выпивку.

— Руки не отвалятся. Повидаем Куш-Юра, тогда уж, — сказал Гриш.

— Это другой разговор, — успокоился Эль.

5

— Так ты правду говоришь, что если Михаил на тебя, как говорится, наплюет и будет на севере жить, то ты придешь ко мне? — Куш-Юр наклонился к Сандре, чтобы никто их не слышал, и ласково смотрел на нее.

Сандра кивнула головой и, взглянув на него, чуть улыбнулась.

— Хорошо, — прошептал Куш-Юр и поцеловал ее в щеку.

Сандра не отстранилась, а, наоборот, еще теснее прижалась к нему. Но тут Куш-Юр встрепенулся, и она испуганно подняла голову.

В четвертом классе стало еще теснее и шумней от говорливой мужской компании, которая ввалилась разом. И Куш-Юр и Сандра оба вскочили, обрадовались нежданному-негаданному появлению вотся-гортцев. Сандра вмиг оживилась:

— Еще бы Елення, да Марья, да ребятишки и — словно дома. — Она умильно сложила руки на груди.

— А чего мы тут теснимся в духоте? Айда на корму, — позвал Эль. Кто подхватил Мишкины кошели-пожитки, кто Сандру под руку — и всей компанией вывалили на волю.

Выбрали место возле припасенных для пароходных котлов поленниц дров, плотно уложенных под дугообразными железными стойками. Здесь не дуло, никто не мешал откровенным разговорам.

Эль пошептался с Гришем, забрал свое и его лукошки и исчез. Вскоре он вернулся с бутылкой первача. Сандра достала кружку. И Гажа-Эль поднес всем по очереди, начав с Куш-Юра. Со стороны могло показаться, будто они не виделись по меньшей мере век. Говорили шумно, все враз, вспоминали Вотся-Горт.

Чаянно или нечаянно с ними рядом оказался Озыр-Митька. Он по-бабьи взвизгнул и пропел:

— А вы и тут сходку устроили! Про парму свою дурацкую небось? Распалась, слыхал. Домой вертаетесь? Ну-ну, я ж говорил… — Он довольно захихикал.

Гриш взглянул на него искоса, сказал сдержанно:

— Уйди, Митрий, подале от беды-греха…

Озыр-Митька потер большим пальцем подбородок, будто раздумывал, как поступить, потом заложил важно руки за спину и отошел.

Хотя Озыр-Митька и покинул их, беседа больше не налаживалась, словно развеяло дух сердечности.

— Срамота! Теперь о нас всякого напоют, — вздохнул Гриш сокрушенно.

— Умный не скажет, а дурака не слушай, — Куш-Юр положил ему руку на плечо, — Озыр-Митьку и вовсе. Пусть бы все у вас ладно было, все равно чего-нибудь бы да набрехал. Или забыл ты, какого он племени?

— Может, и так, а все одно опозорились мы. Ума не хватило! Моя во всем вина, — казнился Гриш. — Только и прощение мне, что лучшего хотел всем и себе.