Живущие дважды

Здесь же, в кафе, коротали долгие часы журналисты, менажеры, забегали пропустить стаканчик другой люди, определить роль которых в сложном шестидневном спектакле могли лишь специалисты. Хьюдж Дейли был таким специалистом. Вот уже почти четверть века он писал о гонщиках и гонках. И сама жизнь его превратилась в многоступенчатый календарь туров, гонок, критериумов и чемпионатов разного толка и ранга.

Хьюдж изредка вынимал изо рта трубку, никогда не знавшую табака, и маленькими глоточками тянул кофе. Потом мундштуком трубки показывал на трек со вздыбившимся крутым виражом и рассказывал мне какую-нибудь забавную байку.

Приближался час пик. Объявили о крупном призе, учреждённом автомобильной компанией «Мерседес-Бенц». Броская реклама этой фирмы витиевато вилась по изогнутому барьеру, отделявшему трек от трибун: «Если вы увидите, как медленно строим мы машины „Мерседес-Бенц“, вы поймёте, почему мы продаём их так быстро».

— Сейчас выйдет Пьер Легранж, — сказал Хьюдж и показал трубкой на входные воротца, где столпилось человек пятнадцать гонщиков и механиков с машинами.

Рёв толпы, приветствовавшей победителей предыдущего промежуточного финиша, уже спал, хотя в зале ещё не улеглось возбуждение — игравшие на тото продолжали подсчитывать барыши или убытки. И делали это одинаково шумно. Сизоватый табачный дым, словно стенки огромного целлофанового мешка, вместившего десятитысячную толпу в свои недра, двигался, жил. Светло-голубой внизу, у залитого прожекторами трека, он синел над первыми рядами трибун и окрашивал задние ряды галёрки в тёмные перваншевые тона. Огоньки сигарет заговорщицки перемигивались в темноте и на мгновение пропадали, когда яркий всполох репортёрской лампы разрывал зал на части.

— Пьер в оранжевой майке под номером первым. — Хьюдж повернулся ко мне. — Он действительно номер один на этой шестидневке. Но даже когда есть гонщики посильнее, Пьер готов перегрызть горло каждому, кто покусится на его майку с заветной единичкой. Это почти болезнь…

Пары ещё лениво катились после промежуточного финиша, ожидая подмены. И когда новые гонщики высыпали на трек, медленно раскручивая свою карусель, закончившие гонку по очереди, словно самолёты в большом аэропорту, отруливали к воротцам и разбредались по кабинам, предвкушая недолгий отдых.

Хьюдж больше не оборачивался. Он смотрел только на лежащий перед ним вираж, словно здесь ему было видно и то, что творилось на других участках трека.

Наконец мощный рёв сирены возвестил об истинном старте гонки, и пары, меняя друг друга, понеслись вперёд. Но осталось следа от былой вялости, с которой они катались прежде. Вместе с нарастанием скорости сверху, откуда-то из-под крыши, на поле, зажатое кольцом трека, обрушилась лавина самых непостижимых звуков.

Гонка была как гонка. Пьер сидел в седле несколько небрежно, даже коряво. Но это не мешало ему работать с полной отдачей сил. Время от времени он истошно кричал на своего напарника, требуя увеличить скорость. К концу часа они обошли немецкую пару почти на два круга.

Хьюдж был рад победе Пьера и не скрывал своего удовольствия. Когда на смену пришли новые пары и Пьер, остывая, как загнанная лошадь, лениво катился вдоль нижнего бортика, почти не глядя на публику, Хьюдж окликнул его. Тот приветливо помахал рукой и показал, что сейчас подойдёт. Это выглядело неожиданным жестом благосклонности со стороны самой капризной, самой спесивой знаменитости, которую только знал за последние годы велосипедный мир. Но было, пожалуй, журналиста, который бы не прошёлся одной-другой остротой по адресу личных качеств Пьера Легранжа.

Он подошёл к нам через минуту, от него пахло потом с неуловимой примесью эфиромасличных лекарств. Пьер весело поцеловался с Хьюджем и сунул мне свою закованную в мокрую перчатку ладонь, даже не удостоив взглядом. Он подсел к нашему столику в форме, только на ногах у него уже были мягкие домашние туфли. За пять минут, которые Пьер провёл за нашим столиком, он отчитал официанта, принёсшего ему слишком холодный сок, своего массажиста — опоздал подать ему тёплый халат и довольно грубо оборвал своего тренера — слишком назойливо предлагал быстрее лечь на массажный стол, чтобы не «переохладить» мышцы. Пьер был весь грубость и неприязненность. Только с Хьюджем он разговаривал более-менее сносно. Газетных репортёров, выспрашивавших какие-то пустячки для украшения отчёта, резко отбрил:

— У вас есть глаза и уши — смотрите и слушайте. Каждый должен честно зарабатывать свой хлеб.

Когда Пьер ушёл, я сказал Дейли:

— Не очень приятный парень, эта знаменитость. Будто в ссоре со всем миром.

Хьюдж молча кивнул.

— Только с тобой он разговаривает терпимо.

Хьюдж опять кивнул.

— Есть какой-нибудь секрет?

— Нет. Просто я знаю его много лет. С тех пор, когда он был ещё начинающим гонщиком. Причём познакомились мы довольно забавно. Я никогда не писал об этом.

И он рассказал мне историю.