Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

— Но вы не станете отрицать, — поспешила вставить она, — что бытие, жизнь немыслимы вне времени и пространства. Вы здесь со мной потому, что вас здесь нет. Ваше пребывание в стране не зарегистрировано властями. И все же вы пленник. Знаете, вот сейчас, сидя с вами, я испытываю такое спокойствие, такую умиротворенность, каких не испытывала с самого детства. И мне кажется, это благодаря вашему присутствию и благодаря вашим идеалам. Это идеалы, которые возвышают сердце. Но вы, как и я, прекрасно знаете, что стоит только выйти из этого сада, как ваши прекрасные идеалы потеряют всякий смысл. Мы еще не перестали быть варварами… Вы рисковали жизнью, чтобы доставить в эту страну деньги для подполья. Разве вы забыли о сотнях политзаключенных, о том, что во многих семьях отец и мать в тюрьме и некому присмотреть за детьми, накормить и одеть их, заплатить за жилье? Забыли, как людей приговаривают к домашнему аресту, дабы государству не нужно было обременять себя заботами, связанными с их содержанием в тюрьме? А какова участь бедных детей, когда оба кормильца оказываются под домашним арестом?

— Ну, говорите, говорите! Я вижу, дело скоро дойдет до политических лозунгов. Я же хотел сказать только одно, что все ваши декларации, как и мое пребывание здесь, преследуют одну цель — создать такую Южную Африку, где мы могли бы спокойно жить, расти и чувствовать себя людьми. Мы все. Во имя этого мы и идем на такой риск.

— Да, — грустно заметила она. — Именно так должно быть. Но в действительности все обстоит иначе. Когда сидишь в этом саду, все кажется возможным. Однако я знаю, что это иллюзия, навеянная вами. Мы находимся в состоянии войны, мой друг. И когда тобою хотя бы на мгновение овладевает иллюзия мира — это уже прекрасно. Но оставаться долго во власти иллюзий рискованно. После нынешнего вечера я, конечно, стану более уязвимой, а это плохо и для меня и для моих близких.

— Вы имеете в виду свое отношение к черным?

— Да… Знаете, мы ведь тоже не очень верим в цивилизованность черных. Это даже не предрассудок, скорее… нет, наверно, все же предрассудок. Мне лично теперь будет легче, и я этого боюсь. Когда я жила в Индии, меня ужасало откровенное предубеждение против обучающихся там африканских студентов… А сейчас помолчим немного, прошу вас.

«Ты, оказывается, бываешь милой, когда даешь волю своим слабостям», — подумал он, а вслух сказал:

— При любой неуверенности и опасениях, даже при угрозе поражения, главное — продолжать борьбу. А чтобы оставаться при всех обстоятельствах человеком, необходимо научиться критическому отношению к себе самому.

— Быть человеком. Это вы считаете самым важным.

— Быть или вновь стать человеком и культивировать в себе это свойство. Для меня это единственное оправдание.

— С вами я чувствую себя старой, циничной, жестокой. — Иронии не получилось, и он уловил в ее словах какую-то странную умиротворенную горечь. — Вы рассуждаете, словно ребенок, живущий в мире фантазий, которому и невдомек, что его подстерегают опасность и зло. Мы же должны помнить о реальной действительности. Достаточно очутиться за этими стенами, и вы сразу же столкнетесь со злом.

— Если реально существует только зло, какой же смысл бороться?

— Мы, кажется, повторяемся, — проговорила она устало.

Наступило молчание. Спокойное, мирное молчание, когда все ясно и когда теряется всякое представление о времени и пространстве.

И вот, когда они сидели, погруженные в молчание, пришел Сэмми Найду. Он пришел с улицы, и его глазам не надо было привыкать к темноте. Слуга провел его в темную гостиную и показал на стеклянную дверь, выходящую в сад. Перед этой дверью Сэмми остановился. Он решил было, что они уснули, но тут же усомнился в этом. Спящие люди редко излучают токи, а сейчас атмосфера была густо насыщена ими, и Сэмми Найду это почувствовал.

«Что за черт!» — мысленно выругался он и на цыпочках прошел в заднюю часть дома. В кухне он застал двух худощавых женщин и высокого молодого человека с обильно напомаженными волосами. Не обращая внимания на женщин, Сэмми Найду подошел к мужчине.

— Что там происходит, Дики?

— Ничего.

— Что значит «ничего»?

— Они спустились вниз, поели, потом пошли в сад. Вот и все.

— Я же велел тебе наблюдать и слушать, о чем они будут говорить.

— А я так и делал.

— Ну и что же?

— Да так, какую-то околесицу несли, я толком и не понял. Даже о политике как-то смешно говорили. Не так, как мы. Они, кажется, вовсю веселятся.

— Любовные штучки? — небрежно бросил Найду.

Вопрос поставил Дики в тупик.

— Нет, они не брали друг друга за руку, не обнимались и не целовались, ничего такого не было, и про любовь не говорили, а что-то между ними все же есть. Это я не сразу заметил, потом.

— А сначала что было?