Живущие в подполье

Всякий раз на этом проспекте, напоминающем реку, происходило более или менее одно и то же. Река торопилась слиться с морем, иногда она приостанавливала свой бег, закружившись в водовороте, и вновь устремлялась вперед; но пока он пробирался в людском потоке, многое могло случиться, многие могли узнать его, скульптора Васко Рошу, с которым почтительно раскланивалось пол-Лиссабона (со скульптором или только с его именем, известным всем и каждому, и с его знакомой по портретам физиономией - в сущности, сейчас не имело значения), многие могли проследить за ним и уличить его. Поэтому он настороженно вглядывался в безликую толпу, опасаясь того, что таила за собой эта безликость. Он смотрел на людей с раздражением и боязнью, словно ему приходилось выдавать себя за другого, а он отлично знал свою неспособность к притворству. Васко постоял немного у витрины писчебумажного магазина, чтобы отвязаться от назойливого попутчика, по всей вероятности выбравшего для своей прогулки тот же маршрут, сделал вид, будто не замечает кривой улыбки и откровенно злобного взгляда той дамы, что жила в доме Барбары и почти всегда выводила на прогулку своего обожаемого сеттера ("Ну, ленивец; поторапливайся же, мой мальчик") как раз тогда, когда Васко выкраивал время для встречи с Жасинтой, и не удержался от улыбки, услыхав заразительный смех, - какой-то шалопай подзадоривал приятеля: "Ты вечно похваляешься тем, что ты настоящий мужчина, посмотрим, как у тебя с ней пойдут дела". Внезапно высоченная иностранка в коротком платье с декольте, открывающим спину, точно платье было разорвано пополам, решительно пробралась сквозь толпу, ожидающую автобуса; увидев, что портье зазевался или отлучился со своего поста, он направился прямо к лифту с видом поспешным и непринужденным, словно и в самом деле жил в этом доме. Пока лифт спускался на первый этаж (он, как нарочно, всегда оказывался на самом верху и двигался ужасно медленно), он стоял спиной к двери и, роясь в карманах и в портмоне, разыскивал какую-то бумажку, чтобы любой вошедший подумал, будто он занят важным делом, он усердно вел поиски, оправдывающие его присутствие в подъезде, что не мешало ему следить за служебным лифтом, откуда в любую минуту мог появиться владелец корзины с бакалеей и хозяйственными товарами, оставленной на последней ступеньке лестницы, - разумеется, сплетник и продувная бестия, - и прислушиваться к нарастающему гулу голосов, который угрожал в любую минуту обрушиться на него из двери слева, а может быть, какая-нибудь проныра, из тех, что любят совать нос в чужие дела, уже приготовилась отодвинуть щеколду.

Предосторожности и страхи школьника. Иногда ему казалось, что весь город следит за ним. Не только на этом проспекте, на этой автобусной остановке, в этом вестибюле, за дверями, на безлюдных лестничных площадках, но и повсюду, в любом месте, где бы он ни был и куда бы ни направлялся. Даже тогда, когда скрывать было нечего, он опасался быть узнанным. В этом сказывался смутный ужас, с детских лет вызывавший у него заторможенность реакций, беспричинное чувство вины и робкое желание признаться в ней, искупить ее; сказывалось влияние удушливой атмосферы отчего дома, где каждый, как в скорлупе, замыкался в собственном мире, полном призрачных обид, память о вечно сердитом отце, который не умел ни улыбаться, ни слушать, ни сходиться с людьми, память о других взрослых, которые, воздвигнув стену мелких условностей, строго отмеряли каждый шаг Васко; сказывался горький осадок тех лет, когда приходилось не доверять посторонним, сидящим в кафе за соседним столиком, и даже некоторым товарищам - ведь отчаяние и пытки могли привести к предательству, не говоря уже о переодетых агентах полиции, - хотя они ничем не выдавали своего присутствия, оно сразу же ощущалось: становилось трудно дышать. С детских лет у него осталось внутреннее беспокойство: то ли тревога, то ли беспричинный страх, хотя в окружающем его мире ничто не менялось, и надвигающиеся лавиной приступы усталости, угрызения неспокойной совести лишь усиливали его замкнутость под бдительной и всепроникающей тиранией Марии Кристины.