Живущие в подполье

Только не в студии. Сегодня, но не в студии. Они условились встретиться в кафе, а потом... куда же ее повести потом? Он слышал, что можно снять комнату на время, но понятия не имел, где, да и Жасинта разве согласилась бы? Ведь это грязно, унизительно. Такого Жасинта ему не простит. Может быть, обратиться к Азередо? Несмотря на свой ангельский вид (лобик его, шириной в палец, почти полностью закрывала густая белокурая челка), Азередо знал все злачные места, был в курсе всех столичных скандалов, назревающих романов, и "обожал" рассказывать о них с подробностями, какие могли быть известны либо свидетелю, либо своднику, впрочем, кое-кто утверждал, что так оно и было, но больше всего приходилось остерегаться ядовитого языка Азередо, который с наслаждением копался в грязном белье знакомых, продолжая считать себя их другом, и при первом удобном случае, не в силах побороть искушение, выкладывал доверенный ему секрет. Однако что поделаешь, если он жил чужими страстями, пусть даже и привирал потом? Что поделаешь, если никто больше не умел быть таким снисходительным исповедником, не умел так высмеять щепетильность буржуа и отпустить грехи тем, кто по слабости не устоял перед соблазном? К нему обращались за помощью, потому что он был услужлив и снисходителен ("какое это наслаждение - заниматься любовью!") и потому, что жизнь стала бы невыносимо скучна, если бы приятели по кафе вдруг возымели вкус к супружеской верности. И кто мог угнаться за его воображением, если надо было придумать обстановку любовного свидания? Например, его описание похождений Силвио Кинтелы прославилось как истинный шедевр. Силвио будто бы принимал женщин в комнате с огромным, застланным красным покрывалом ложем, мягким, точно пух; с ковром теплых тонов на стене; с зеркальным потолком, куда обращались взоры в поисках вдохновения; к тому же под рукой у него всегда были церковные одежды, ибо ему, уважаемому автору назидательных и благочестивых книг, трактующих о духовном блаженстве, нравилось, когда женщины облачались монахинями, усугубляя таким образом угрызения его совести. Стройный изысканный аристократ средних лет, Кинтела ценил в сладострастии утонченность, возможность обрести добродетель после падения. И Азередо гордился услугами, которые он оказывал этому писателю. Стоило ему заговорить о Кинтеле, лицо его утрачивало обычное лукавство, становилось аскетически суровым. А если речь заходила о метровом распятии у изголовья кровати - о Христе, взирающем на грех, не в силах его покарать, и водруженном, чтобы олицетворять собою бессилие добродетели, молча страдающей от оскорблений, - Азередо едва не впадал в мистический экстаз.

Азередо ему пригодится. Он разыщет его в литературном кафе и осторожно наведет справки. Когда Васко вошел в кафе, Азередо с унылым видом терзал ножом бифштекс из умершей от старости коровы, а официанты пожимали плечами с фамильярностью старых знакомых: - "Вы же знаете, сеньор, мы гарантируем лишь качество соусов", - делая излишним всякое объяснение; администрация, посетители и официанты (состарившиеся здесь в форменной одежде, лопнувшей по швам на растущем брюшке, и с мозолями на ногах, которые они устало волочили от стола к столу), принадлежали к одному племени, одни и те же лица мелькали в кафе триста с лишним дней в году, кофе и разговоры, иногда бифштекс с острым соусом, который поддерживал силы Гуалтера, художника-сюрреалиста, по субботам и воскресеньям, когда ему приходилось поститься, чашечка горячего кофе ("Очень горячего, как кипяток, и без сахара", - кричал Пауло Релвас, потирая руки под столом) и опять разговоры, и опять молчание, пока последний посетитель, почти всегда это был Гуалтер, не отправлялся куда-нибудь в поисках подкрепляющих напитков; пятнадцать тостанов* за разговоры - на такой клиентуре не разживешься. В один прекрасный день какой-нибудь банк или могущественная корпорация - расхитители страны, могильщики агонизирующей нации - проглотят и это незначительное препятствие на своем пути, побежденное прежде, чем объявит о капитуляции, и жалкие лиссабонские кафе окончат свое существование в прожорливой пасти ростовщиков.

______________

* Тостан - мелкая монета, равная ста рейсам.

Итак, Азередо безуспешно терзал ножом старческую плоть жилистого бифштекса и, чтобы отвлечься от этого сражения, вполголоса оживленно разговаривал с журналистом Релвасом. Приблизившегося к ним Васко они словно бы не заметили. Его приход не сулил им ни радости, ни огорчения. Для них все дни и все люди были одинаковы, и они уже привыкли, питая неприязнь и к самим себе, всегда оставаться равнодушными. Порой посетители кафе напоминали гостей на поминках, которые уже все вспомнили о покойном и теперь молчат, или раздраженных арестантов, которых согнали в зал для игр и которые даже не знают, почему они осуждены быть вместе.