Живущие в подполье

Васко покачал головой, зажигая сигарету. Его жест можно было понять и как отрицание и как утверждение. «Теперь тебе от меня не избавиться». «Здесь, в тюрьме, даже птицы принадлежат мне». Он, наверное, тоже любил задавать вопросы. Васко пил, курил, как обычно хмурый и молчаливый, сидя на краю табурета, который не мешало бы заново обить, и хорошо бы кожей, устало рассматривал начатую скульптуру, барельеф, который помощники, должно быть, не успеют закончить к сроку, пятна на стенах, бесконечные эскизы, недовольный своей работой, недовольный собой, и ему казалось, что, хотя этот день ничего не изменил, его мрачное настроение все же было не совсем прежним. Он нуждался в поощрении, пусть даже неискреннем, чтобы их встречи могли продолжаться. Жасинта, однако, не разгадала, что скрывается за его угрюмым взглядом, за враждебностью, с какой он следил, как она суетится среди разбросанных где попало эскизов, не выражая вслух своего восхищения, а если и разгадала, у нее хватило здравого смысла не показать этого. Пускай Васко курит сигарету за сигаретой. Жасинта была опытной женщиной и знала, когда нельзя нарушать молчание.

Лишь выбрав подходящий момент, она продолжила разговор, начав с лестной для него темы.

— Дело еще в том, что ты умный. Для женщины это важно.

Он иронически поклонился в ответ.

Небо за окном бледнело. Но ветерок, шевеливший развешанное во дворе белье, был еще теплым. Жасинта открыла окно и прямо перед собой увидела две иссохшие, как у мумии, руки, обтянутые веснушчатой кожей, которые тянулись к клетке. Желтая птица испуганно встрепенулась, забилась в угол, но и там не чувствовала себя в безопасности. Охваченная беспокойством, канарейка металась по своей тюрьме. Руки принадлежали старухе с растрепанными рыжими космами. Больше во дворе никого не было. Сиеста все еще продолжалась на улице и за облупленными стенами домов. Когда руки старухи исчезли, птица окунула голову в плошку с водой и запорхала с жердочки на жердочку, радуясь своей мнимой свободе.

— Здесь очень тихо, Васко, но это пугает меня. Точнее, я здесь чувствую себя посторонней, понимаешь? Будто я не в городе.

— Ты хочешь сказать, в чужом городе?

— Не вижу разницы. — Жасинта уселась на старую кушетку — студия напоминала склад ненужной мебели — и погладила его по колену, потом ласково коснулась бедра, отчего Васко вздрогнул. — А каков твой город, любимый?

— Мой город?.. Мой город, наверно, и этот, и другой, в котором живешь ты.

Жасинта сразу сделалась серьезной, пальцы замерли на его бедре.

— Я не совсем тебя понимаю.

— Я имел в виду вездесущность, которую мы обретаем и к которой в конце концов приспосабливаемся. Даже физиологически. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что мы начинаем умирать, едва родившись? Смерть бывает разная и не всякая похожа на медленную деградацию.

— Твои слова, вероятно, следует расценивать как осуждение?

— Я давно уже разучился осуждать. У меня нет на это права. Прежде всего мне следует осудить себя.

— За что?

— За то, например, что живу в твоем городе.

Пальцы Жасинты выскользнули, когда он попытался удержать их на своем бедре.

— Хотя ты этого и не сознаешь, ты все время чувствуешь себя как на сцене. Разыгрываешь представление. Кого ты пытаешься обмануть?

Пальцы Жасинты, которые Васко перехватил, когда они потянулись к лежащей на станке пачке сигарет, стали холодными, вялыми. Он отпустил их.

— Пойдем, Жасинта. Я не хочу больше здесь оставаться.

— Ты разыгрываешь представление… а меня это не отталкивает. Напротив. — Она приблизилась к нему, поцеловала в губы. Глаза ее улыбались. Но он не забыл враждебного холода ее пальцев. — Скажи откровенно, Васко, что ты обо мне думаешь?

— Тебя еще интересует, что думают о тебе мужчины?

— Мужчины?.. — Полуоткрытый рот снова потянулся к нему. Однако на этот раз, чтобы укусить. — Да, но только некоторые.

Их губы впились друг в друга, и теперь особенно яростным был поцелуй Васко, который длился, пока он не решился спросить:

— Те, что с тобой спят?

Жасинта побледнела, они смерили друг друга взглядом, и Васко первым отвел глаза, не желая разжигать ссору.

— Ты, как видно, хорошо знаешь город, в котором мы оба живем.

Васко молча следил, как она натягивает перчатки, кажется из белых кружев с пуговками на запястьях, — забавные перчатки, — и направляется к двери. Она не вернется, следующего раза не будет, и это разрешит все проблемы прежде, чем они возникнут. В конце концов ничего не произошло. Что значит для Жасинты еще одно приключение? Но ее шаги еще не смолкли на галерее, а Васко уже охватило волнение. Вдруг она и вправду больше не придет?! Да, он желает, страстно желает, чтобы Жасинта, какая она есть, капризная, легкомысленная, избалованная, возвратилась как можно скорее. Или вообще не уходила из студии.

XIII