Живущие в подполье

Да, такси проезжали мимо, но ни в одном из них не было Жасинты. И как всегда, не имело никакого смысла смотреть сквозь щели в жалюзи, прислушиваться к гудению лифта, свободен, занят, свободен, к щелканью дверей, открывающихся этажом выше или этажом ниже, к его астматическому дыханию при подъеме и спуске, к шагам множества людей, что входили и выходили из этого дома, из других домов — все эти звуки замечаешь, лишь когда настораживаешься, — бесполезно пытаться угадать, когда придет Жасинта. Она явится в последнюю минуту, когда станет уже невыносимо смотреть на циферблат часов, когда Барбара, услышав в прихожей его раздраженные, нервные шаги, прислонится к дверям кухни, скрестив руки, и скажет с возмущением: «Не понимаю я таких особ», надеясь, что он наконец уйдет, что он поступит как мужчина и никогда больше сюда не вернется.

Жасинта явится в последнюю минуту. Она натягивала струны его нервов до того самого предела, когда они уже могли лопнуть. Так же, как и в начале игры, ведь они оба знали, что все победы будут принадлежать ей одной. Она опоздает и будет опаздывать впредь, потому что Васко уступил ей без борьбы. И сразу после той встречи у него в студии. Жасинта дала ему это понять по телефону своим насмешливым тоном и хохотом, в котором было то же бесстыдство, с каким она сбросила одежду. Васко позволил ей, воспользовавшись первым же предлогом:

— Малафайя предупредил меня, что в ближайшую субботу и воскресенье он уезжает на север, так что, если у тебя было намерение…

Она прервала его, защебетав со своей всегдашней беззаботностью:

— О дорогой, я никогда не строю планов на будущее. Но благодарю тебя, было бы не очень приятно оказаться там без хозяина, если бы мне вдруг пришло в голову туда отправиться, и… кроме того, между нами говоря, мигрени Сары требуют противовеса. Малафайя и его компания — вот это настоящий цвет общества.

Ни единого упоминания о встрече в студии, ни горечи, ни злобы, ни намека на пережитое наслаждение, только вполне естественное равнодушие — как у мешка с песком, бей по нему сколько хочешь, все без толку. Та ли это Жасинта, что после его оскорбительных слов натянула кружевные перчатки и вышла из мастерской, даже не обернувшись на прощанье в сторону того, кто ее оскорбил? Какой она казалась тогда обиженной и уязвленной! Нет, эта Жасинта другая. Проститутка, принимающая пощечины как должное и тут же забывающая о них как о чем-то обычном для своего ремесла. Что ей отвечать, как продолжить разговор? Эта Жасинта, так не похожая на женщину, которой он обладал в мастерской, предвкушая еще более сладостное пленение, эта Жасинта, «никогда не строящая планов на будущее», теперь разверзла перед ним пропасть молчания, произнеся умышленно лишенные всякого смысла фразы и ожидая, что скажет он. Молчание это длилось один миг, но ему оно показалось вечностью, нужно было немедленно прервать его любой ценой, даже дав ей повод позлорадствовать над тем, как он цепляется за край пропасти. Наконец Васко пробормотал:

— Ну, а как мы будем с твоей скульптурой?

— В самом доле, надо это обсудить, — подхватила она. — Ты действительно собираешься воспользоваться моделью? Или она тебе не подошла?

У него перехватило дыхание.

— Подошла.

— Тогда ты сам виноват в промедлении.

Она упрекала его! Это было все, что Васко понял из ее слов, и тотчас ощутил нетерпеливое волнение.

— И не раскаиваюсь.

Его волнение передалось Жасинте.

— Что ж, тем лучше. Ты казался таким безразличным, когда мы прощались.

— Но ведь мы так и не простились, — его голос внезапно охрип.

— Да, не простились, Васко.

Разговор наконец завязался, слова, таящие в себе обещание, приобрели двойной смысл. Разговор завязался, кровь быстрее заструилась по венам, голова пылала, губы пересохли, и приходилось их облизывать; наконец он решился предложить:

— Сегодня?

И она, тоже сдавленным голосом, ответила:

— Сегодня. После того как я услышала твой голос, любимый, мы должны встретиться сегодня.