Живущий в ночи

Если не считать непрекращающихся порывов ветра, в ночи царила противоестественная тишина. Мунлайт-Бей – маленький городишко, но и он обладает характерными для ночи звуками – то автомобиль проедет, то послышится мелодия какой-то далекой вечеринки, то мальчишка, практикуясь в игре на гитаре, забренчит, сидя на крыльце, то залает собака, то раздастся шуршание щеток поливальной машины, послышатся голоса гуляющих, смех старшеклассников, кучкующихся ниже по Эмбаркадеро-уэй, невдалеке от супермаркета «Миллениум», а время от времени ночь нарушает меланхоличный свист пассажирского поезда или загремит якорная цепь прибывшего к Оушн-авеню парома. Сейчас же вокруг нас с Орсоном царила такая тишина, словно мы находились посредине города призраков, затерянного в пустыне Мохаве.

Звук выстрела, который я случайно произвел, находясь в доме, был, очевидно, недостаточно громким, чтобы привлечь внимание тех, кто в этот час находился на улице.

Я торопливо шел за Орсоном сквозь увитый зеленью проход по направлению к выходу со двора, ощущая сладкий аромат жасмина и слушая, как негромко щелкают спицы велосипеда. Сердце мое билось в прежнем темпе. Пес поднялся на задние лапы, толкнул калитку передними, и она открылась. Этот его трюк был мне хорошо знаком. Бок о бок мы вышли на тротуар и быстро двинулись вдоль по улице, стараясь не припустить во весь опор.

Нам повезло – нас никто не заметил. Улица, насколько хватает глаз, была пуста: ни пешеходов, ни автомобилей.

Если бы кто-нибудь из соседей увидел меня выходящим из дома, который через несколько минут запылает, как свеча, это стало бы для шефа полиции Стивенсона лучшим подарком, поскольку у него появился бы законный повод объявить на меня охоту. А потом пристрелить «при сопротивлении во время ареста».

Я взобрался на велосипед и, опершись на одну ногу, чтобы удерживать равновесие, в последний раз оглянулся на дом. Ветер трепал листья огромных магнолий, и сквозь их ветви я увидел огонь уже в нескольких окнах на обоих этажах дома.

Исполненный горечи и возбуждения, любопытства и страха, я быстро ехал вдоль тротуара, мечтая поскорее оказаться на менее освещенной улице. Орсон громко шлепал лапами по асфальту сбоку от меня.

Мы удалились примерно на квартал, когда я услышал, как от страшного жара в доме Ферриманов стали взрываться оконные стекла.

16

Звезды в просветах между ветвями, лунный свет, пробивающийся сквозь сито листьев, огромные дубы, убаюкивающая темнота, кладбищенский покой, а для одного из нас – еще и волнующий запах прячущихся белок. Мы снова оказались на кладбище, примыкающем к церкви Святой Бернадетты.

Мой велосипед был прислонен к гранитному надгробию, которое венчала мраморная голова ангела. Я сидел, без особого стеснения прислонившись спиной к другому надгробию, увенчанному крестом.

За несколько кварталов отсюда раздались, а затем внезапно умолкли сирены – это пожарные машины подъехали к пылающему дому Анджелы Ферриман.

Я не смог одолеть весь путь до дома Бобби Хэллоуэя, поскольку грудь мою раздирал судорожный кашель, который мешал мне крутить педали. Орсону тоже было тяжело бежать, и он пытался отделаться от запаха гари, ожесточенно чихая.

Изо всех сил откашлявшись, я сплюнул на корни ближайшего дуба сгусток черной сажи. Здешние жители слишком мертвые, чтобы обижаться. Оставалось лишь надеяться, что я таким образом не убью могучее дерево, пережившее двести лет землетрясений, ураганов, пожаров, насекомых, болезней и даже охватившую в последнее время Америку эпидемию возводить на каждом шагу мини-маркеты с непременным отделом по продаже пончиков.

Думаю, если бы я съел парочку угольных брикетов и запил их бокалом тормозной жидкости, вкус у меня во рту был бы именно таким, как сейчас.

Орсон пробыл в горящем доме меньше, чем его неугомонный хозяин, и поэтому очухался гораздо быстрее. Я еще отхаркивал сажу и отплевывался, а он уже бегал взад-вперед среди ближайших надгробий, старательно обнюхивая следы обитающих на деревьях хвостатых грызунов.

В те минуты, когда я не был занят очищением дыхательных путей, я размышлял вслух, обращаясь к Орсону, и временами он поднимал свою благородную черную голову, делая вид, что слушает, и даже ободряюще помахивал хвостом. А иногда, без остатка поглощенный восхитительными беличьими экскрементами, пропускал мои слова мимо ушей.

– Что, черт побери, произошло в том доме? – задумчиво проговорил я. – Кто убил Анджелу? Кто играл со мной в «кошки-мышки», зачем понадобилась вся эта возня с куклами? Почему они просто не перерезали мне глотку и не сожгли заодно с хозяйкой?

Орсон потряс головой, давая понять, что у него нет ответов на эти вопросы. Он, так же как я, пребывал в растерянности и не знал, почему мне все-таки не перерезали глотку.