Живые и мертвые

– Вот, товарищ генерал, – показал он рукой на сопровождавшего его рослого майора, – он отвечает за движение колонн на этом участке. Я ему объясняю, что вы ждете, а он не принимает мер! Пришлось попросить к вам!

Серпилин выпрямился и посмотрел на стоявшего перед ним непокорного майора.

Майор приложил руку к ушанке и доложился простуженным, но веселым голосом, что он командир полка этой находящейся на марше дивизии, майор Артемьев.

Несмотря на простуженный голос и замотанное бинтом до подбородка горло, майор был само здоровье: большой, с квадратными плечами, с обветренным, даже при лунном свете кирпично загорелым лицом. Адъютант, кажется, надеялся, что майор сразу же получит нагоняй, но Серпилин начал не с этого:

– Ангина?

– Так точно, ангина! – все так же весело и хрипло отчеканил майор.

– А пробку надолго устроили?

– Сейчас, товарищ генерал, пехота уже подошла, еще пять-шесть грузовиков на руках в горку вынесем, а там интервалы установим; остальные сами, с разгону пойдут. Через десять минут все ликвидируем. Я объяснял старшему лейтенанту, – кивнул он на адъютанта, как человек, недовольный, что его зря оторвали от дела.

– Хорошо, десять минут даю. – Серпилин взглянул на часы. – Но не дольше! Еще не воевали?

– Что имеете в виду, товарищ генерал? Лично меня?

– Имею в виду ваш полк, раз вы полком командуете, вашу дивизию...

– Большинство рядового состава не воевало, а командный состав был в боях на Халхин-Голе. Конечно, бои... – Наверное, он хотел объяснить, что бои на Халхин-Голе не те бои, что на этой войне.

Но Серпилин прервал его:

– Не смею задерживать. Желаю умножить боевую славу вашей дивизии.

– Спасибо, товарищ генерал! Пойду пробку пробивать. – Майор на секунду высунул из полушубка руку с часами и побежал вдоль колонны.

В штаб дивизии Серпилин добрался к часу ночи. Комиссара дивизии не было: с полудня уехал в один из полков, но начальник штаба не ложился, ждал нового командира.

По предложению Серпилина они начали с того, что рассмотрели уже разработанный план боя, по первому впечатлению, без прикидки на местности, показавшийся Серпилину разумным.

Начальник штаба – маленький, усталый и печальный полковник, – кажется, заранее свыкся с мыслью, что он не придется и не может прийтись по душе новому командиру дивизии. С упорством человека, не намеренного считаться с тем, понравится или не понравится то, что он говорит, он своим тихим, ровным голосом через каждые десять слов поминал убитого командира дивизии: «по предложению генерала Орлова», «по указанию генерала Орлова», «по наметкам генерала Орлова», «по подсчетам генерала Орлова»... – и это в конце концов надоело Серпилину.

– Слушайте, полковник Ртищев! – прервал он. – Вы-то сами участвовали в планировании боя? Кто его разрабатывал? Вы или не вы? Я привык к тому, что это лежит на обязанности начальника штаба. И как будто мы с вами в одних училищах учились. Если не так, давайте заранее внесем ясность!

Ртищев не сразу, словно нехотя, поднял глаза на Серпилина и сказал, что да, конечно, все детальные расчеты составлял он.

– А я нисколько в этом и не сомневался. Но почему же тогда вы мне все время к месту и не к месту тычете «генерал Орлов», «генерал Орлов»? – сказал Серпилин, не собиравшийся останавливаться на полдороге. – Я уже слышал, что у вас до меня был прекрасный командир дивизии, во фронте слышал и в армии слышал. Очень рад, что прихожу в дивизию с традициями. Но тыкать себе в нос бывшим ее командиром не позволю. Потому что теперь я командир дивизии, и это не подлежит дальнейшему обсуждению ни вашему, ни чьему-либо, ни в прямой, ни в косвенной форме! Возьмите себе на заметку для будущего: не трудитесь внедрять в мое сознание, каким хорошим командиром дивизии был генерал Орлов. Я сам найду уместную форму и обстоятельства, чтобы напомнить, чем я, как командир дивизии, обязан своему предшественнику и вам, как начальнику штаба, хотя живых хвалить у нас не принято. Скажите откровенно, что думаете по этому поводу? – вдруг совершенно внезапно для собеседника после короткой паузы спросил Серпилин.

Он хотел с самого начала сработаться с этим человеком, первым выложил то, что почувствовал при встрече, и теперь хотел дать ему возможность в свою очередь выговориться, если он того пожелает. Если пожелает, – значит, они сработаются, если уползет в свою скорлупу – хуже.

– Что вам на это сказать, товарищ генерал? – Ртищев помолчал и снова посмотрел на Серпилина своими глубокими, печальными глазами. – Миши Орлова – не взыщите, что так говорю, но он умер, и меня служебно больше ничего не связывает, – после двадцати лет службы мне все равно никогда не забыть, да и не хочу его забывать. И, откровенно говоря...

– Только откровенно!

– ...И, откровенно говоря, тем более раз сами к этому призываете, мне лично вы его не замените.

«Сработаемся», – подумал Серпилин.

– Вижу, командира дивизии вы любили, – сказал он вслух. – А дивизию?