Живые и мертвые

Мишка доел тараньку Синцова, потом так же быстро съел еще две и выпил котелок воды. Синцов обулся, простился с обходчиком, и они втроем – он, Мишка и Хорышев – пошли обратно в батальон к Плотникову.

Плотников сидел в землянке у телефона и однообразно отвечал:

– Есть, мне понятно... Есть, мне понятно. Будет сделано. – Положив трубку, он поднялся из-за стола.

– Как, поспали немножко? – спросил Синцов.

– Поспал. Да за все сразу разве выспишься?

– Я вас сейчас сниму, – сказал Мишка.

Они вышли на воздух, и Мишка окинул Плотникова критическим взглядом: его небритое лицо, мятую фуражку, несвежее обмундирование, съехавший на живот немецкий парабеллум.

– Не годится, – вздохнул Мишка.

Он любил парадные снимки, Плотников плохо подходил для этого.

– Ремень застегните потуже, – стал распоряжаться Мишка. – И почему без портупеи? Портупея у вас есть?

– Есть, в землянке.

– Возьмите портупею, чтобы по форме было.

Плотников нехотя вернулся в землянку, принес портупею, перекинул ее через плечо и прицепил к поясу.

– Крючок застегните на вороте! – неумолимо потребовал Мишка.

Плотников поискал крючок и с досадой сказал:

– Отлетел!

Мишка вздохнул.

– А каска у вас есть?

– Каски нет.

– Как же так нет?

– Хорышев, скажите, чтобы мне кто-нибудь из бойцов свою каску дал, – сказал Плотников. Он томился и не скрывал этого. Хорышев принес каску, Плотников снял фуражку и надел вместо нее каску.

– Автомат у вас есть?

– Автомат есть. Хорышев, возьмите в землянке мой автомат.

Хорышев принес автомат. Плотников надел его на шею, Мишка поправил автомат, в последний раз прицелился и снял Плотникова, которому на редкость не шли и каска, и автомат, и вообще все перемены, произведенные в его внешности по настоянию Мишки.

Потом Мишка в два счета снял Хорышева, который, не ожидая приглашения, сам быстро перенял у капитана автомат и каску, надел их и, весь напрягшись, не моргая, вытянулся перед аппаратом.

– Я вам сейчас сержанта пришлю, он вас проводит до полка, – сказал Плотников. – Комбриг звонил, приказал за ночь под немецкими танками щели вырыть и засаду посадить. Пойду выполнять: дело к вечеру. – Он устало повел плечами, повернулся спиной и пошел.

– Ну как, покормил вас Плотников или не догадался? – спросил Серпилин, когда Синцов и Мишка снова очутились перед ним.

– В общих чертах покормили... – неопределенно начал Мишка, но Серпилин счел его ответ исчерпывающим и, не дав ничего добавить, спросил:

– Значит, дело сделано, можете ехать?

– Да. Надо завтра поспеть в Москву, сдать материал в номер, но хотелось бы еще снять вас самого.

– А что меня снимать? Поезжайте, время дорого.

Что-то в его тоне обратило на себя внимание Синцова. Кажется, Серпилин хотел, чтобы они поскорей убрались отсюда. Весь день доносившаяся с севера и с юга канонада сейчас, к вечеру, ушла вглубь, на восток, за их спины.

– А все же разрешите вас снять, товарищ комбриг, – настаивал Мишка.

– Тогда уж втроем, с замполитом и начальником штаба. Чтоб осталась память о полковых товарищах, – сказал Серпилин. – Вы фотографии-то сделаете?

– Сделаю, – соврал никогда не делавший фотографий Мишка. – Сделаю и сюда пришлю.

– Сюда не надо, – сказал Серпилин, и в голосе его снова прозвучала нотка, уже привлекшая внимание Синцова. – Женам пошлите, мы адреса дадим.

Он подозвал ординарца и сказал, чтобы тот позвал замполита и начальника штаба.

– А где у вас жены? – спросил Мишка.

– У них – в Рязани, а у меня – в Москве. Блокнот при вас?

Мишка вынул из планшета засаленный блокнот, Серпилин перелистал его и крупным, твердым почерком написал на свободной странице: «Валентина Егоровна Серпилина, Пироговская, 16, квартира 4».

Пироговская... Это было совсем рядом с тесной артемьевской квартиркой на Усачевке, из которой Маша провожала Синцова в Гродно.

«Гродно, Гродно...» – подумал он, в сотый раз за эти дни снова бессмысленно задавая себе все тот же вопрос. «Что же с дочерью?»

Через минуту подошли замполит и начальник штаба полка.

– Вот, предлагают сняться, – кивнул Серпилин в сторону Мишки, – с обещанием доставить фотографии женам.

И Синцов в третий раз почувствовал в его тоне что-то невыговоренное, какую-то печальную и торжественную решимость.

Серпилин встал посредине, замполит – слева от него, начальник штаба, красивый молодой брюнет с печальными черными глазами, – справа.

– И ты стань рядом, – обратился к Синцову Мишка, – только не впритирку, я тебя потом отрежу и отдельно для жены напечатаю. – Ему не хотелось перезаряжать аппарат, а пленка была на исходе.

Синцов встал. Мишка щелкнул и, достав блокнот, собрался записать остальные адреса, но Синцов, которому хотелось, чтобы фотографии действительно были доставлены женам этих людей, посоветовал, чтобы они все трое написали по короткой записке домой: товарищ Вайнштейн перешлет записки заодно с фотографиями.

Синцов надеялся, что при всей своей нелюбви к печатанию фотографий Мишка не похерит посланные с фронта записки.

– Ну, что там записки! – Серпилин хотел отказаться, но увидел печальные молодые глаза своего начальника штаба и согласился: – Хорошо, напишем. Не задержим, вам ехать надо.