Живые и мёртвые

Янки-Сити был неотъемлемой и активной частью всех этих изменений. И тем не менее целое столетие с лишним было представлено в процессии меньше, чем последние 15 лет XVIII века. Ясно, что, с точки зрения задач празднества, город проявлял к этому последнему периоду меньше интереса, поскольку он явно был для него менее значим, чем предыдущие. И все же, если рассматривать последний период в ином свете — например, в свете экономической или политической истории, — то он обладает величайшей значимостью.

Мы уже подытожили то, что сделали со славой и могуществом этого некогда важного города более широкие исторические процессы, а также ту роль, которую они сыграли в падении Янки-Сити с высот величия на уровень относительной анонимности маленького городка, борющегося за то, чтобы выжить и сохранить свое скромное место в континентальной культуре с ее массовым производством и индустриальной экономикой. Теперь мы должны рассмотреть представленные в процессии символические интерпретации этих исторических движений и изменений, постигших Янки-Сити, дабы узнать кое-что об их значении в ментальной жизни его народа. Выявим сначала некоторые темы, а затем проанализируем их и заключенные в них символы. Из этого анализа мы надеемся почерпнуть не только интерпретации и теории, касающиеся значения данного периода и влияния истории на умы сегодняшних людей, но и некоторые более широкие обобщения относительно душевной жизни человека.

Когда в процессии проплыли роскошные одеяния кардинала Шеверю, костюмированное представление XVIII века закончилось. XIX век открывал эпизод с Джошуа Коффином и мальчишкой Уитьером[138]. Затем следовали сцены, представлявшие визит Лафайета в Янки-Сити и Уильяма Ллойда Гаррисона, «освободителя», который здесь родился. Далее шли эпизоды, датируемые 1843 г., которые изображали первую общеобразовательную школу для девочек и Калеба Кушинга, заключающего договор с китайцами. Еще две живые картины представляют события до гражданской войны; это эпизод с золотоискателями, отплывающими из Янки-Сити, дабы морем обогнуть мыс Горн или пересечь Панамский перешеек, и сцена строительства на местных верфях легендарного «Дредноута», которая представила недолгую эпоху клиперов. Еще три сцены, и костюмированное шествие закончилось; это были арктическая экспедиция 1884 г. местного героя Адольфуса Грили[139], война с Испанией на Кубе и первая мировая война.

Шесть из одиннадцати сцен и их сюжеты получили анонимную трактовку. Не было упомянуто ни одного известного имени. Персонажами этих эпизодов были обычные типажи, а именитые герои, игравшие некогда главные роли, превратились в безымянную толпу; третьестепенные персонажи, исполнявшие «проходные» роли в окружении великих героев былых времен, сами теперь стали героями. В эпизодах испано-американской и первой мировой войн действующими лицами были не славные полковники Мозесы Литтлы и Вашингтоны прошлого, а «матросы», «солдаты», «медсестры», «офицеры» и прочие типажи, называемые по роду военных занятий. Те, кому дарованы имена, представляют иной комплекс социальных ценностей и индивидуального самоуважения, нежели герои, которых можно было видеть в предыдущем периоде. Джошуа Коффин и мальчишка Уитьер, «Школьный наставник и Поэт», присутствуют прежде всего по причинам, указанным в названии эпизода: оба они присоединились к Гаррисону в борьбе за отмену рабства и вообще боролись за равенство масс. Уитьер был певцом простого человека, Коффин — его защитником на преподавательской кафедре. В текст эпизода о «старинном ремесле башмачников» был включен отрывок из стихотворения Уитьера, воспевавшего башмачника. Да и сам поэт имел скромное происхождение. Спустя два эпизода в компании «граждан» и рабов появляется «Гаррисон-Освободитель». Он тоже был родом из «закоулков» и начинал свою карьеру наборщика в типографии молодым безденежным пареньком, временно нанятым на работу местной газетой.