Живые и мертвые

– У страха глаза велики! Одним снарядом с танка сразу десять человек свалить, да еще в лесу?.. Враки! Попадали со страха, а старший по команде, вместо того чтобы собрать людей, половину бросил, а сам дал стрекача по шоссе. А вы уши развесили! Так сколько хочешь можно в тыл увезти: одни напугались, другие свою часть в тылу ищут… Надо свои части впереди искать, там, где противник! – Капитан выругался и, облегчив душу, уже спокойнее сказал, махнув рукой на старшину, занимавшегося с бойцами: – Вон там их в чувство приводят! Приведем – и в бой поведем! А в Могилев каждого паникера возить – в тылу их и без того хватает! Нам люди тут нужны, мне командир бригады приказал к вечеру сколотить триста человек пополнения из тех, кто по лесам шляется, и я их сколочу, будьте покойны! И вашего младшего политрука возьму, и вас, – неожиданно с вызовом добавил капитан.

– Он в бок ранен, – угрюмо, как все, что он говорил, кивнув на Синцова, сказал летчик. – Ему в госпиталь надо ехать.

– Ранен? – переспросил капитан, и в глазах его было недоверчивое желание заставить раздеться и показать рану.

«Не верит», – подумал Синцов, и душа его похолодела от обиды.

Но капитан теперь уже и сам увидел темное пятно на гимнастерке Синцова.

– Доложите своему политруку, – повернулся он к Люсину, – почему вы отказываетесь остаться и идти в бой. Или вы тоже ранены, но от меня скрывали?

– Я не ранен! – неожиданно визгливо выкрикнул Люсин, и его красивое лицо оскалилось. – И я ни от чего не отказываюсь. Я на все готов! Но у меня есть задание редактора поехать и вернуться, и я без приказания своего старшего по команде не могу своевольничать!

– Ну, как вы ему прикажете? – спросил капитан Синцова. – Положение у нас тяжелое, вот у меня на всю группу даже ни одного политработника нет. Вчера сами из окружения вышли, а сегодня уже пхнули чужую дыру затыкать. Пока я тут людей собираю, там, на Березине, бригада последние головы кладет!

– Да, конечно, оставайтесь, товарищ Люсин, раз хотите, – простодушно сказал Синцов. – Я бы тоже… – Он поднял глаза на Люсина и, только встретившись с ним глазами, понял, что тот вовсе не хотел оставаться и ждал от него совсем других слов.

– Ну, теперь все, – сказал капитан и строго, в упор повернулся к Люсину: – Идите к старшине, принимайте вместе с ним команду над группой.

– Только вы доложите редактору про это самоуправство и что вы тоже… – крикнул Люсин в лицо Синцову, но не успел закончить фразу, потому что капитан с силой повернул его своей перевязанной рукой и подтолкнул вперед.

– Доложит, не беспокойся! Иди выполняй приказание. Ты теперь у нас в бригаде. А не будешь подчиняться – жизни лишу.

Люсин пошел, горбя плечи, за одну минуту перестав быть стройным и молодцеватым военным, которым он казался до этого, а Синцов, почувствовав непреодолимую слабость, опустился на землю.

Капитан удивленно посмотрел на Синцова, потом, вспомнив, что политрук ранен, хотел что-то сказать, но телефон издал слабый писк, и он схватился за трубку.

– Слушаю, товарищ подполковник! Одну группу отправил по старому маршруту. Вторую сформировал. Куда? Сейчас отмечу. – Он вытащил из-за пазухи комбинезона сложенную вчетверо карту и, поискав глазами какой-то пункт, сделал резкую отметку ногтем. – Так точно, стоят в засаде. – Синцов понял, что он говорит о пушках у шоссе. – И гранаты на случай связали. Не пустим!

Капитан замолчал и целую минуту слушал что-то со счастливым выражением лица.

– Ясно, товарищ подполковник, – сказал он наконец. – Вполне ясно. А у нас как раз тут… – Он хотел что-то рассказать, но, очевидно, на другом конце провода его оборвали. – Есть закончить разговоры! – сказал он смущенно. – У меня тоже все.

Он положил трубку на ящик, встал и поглядел в лицо летчику с таким выражением, словно в его силах было сказать что-то радостное этому человеку, у которого только что сгорела машина и на глазах погибли товарищи. И это так и было, он и сказал то единственное, что еще могло сейчас порадовать летчика:

– Подполковник говорит, что вряд ли сегодня можно ожидать прорыва по шоссе. Немцы только небольшую часть танков переправили. Остальных вы за Березиной остановили. Мост в прах разбит, следов не видно.

– Мост в прах, и нас в прах – гордиться нечем! – отрезал летчик, но по его лицу было видно, что он все-таки гордится этим мостом.

– А как вы горели! Мы кулаки зубами рвали! – сказал капитан. Ему хотелось утешить летчика. – Немец тут упал, хотел его живым взять, да где там, разве можно на это людей уговорить после всего, что видели!

– А где он? – с трудом поднимаясь, спросил Синцов.

– Здесь, за елками лежит, да лучше на него не смотреть, – махнул рукой капитан. – Как под танком побывал… – И, посмотрев на бледного от потери крови Синцова, добавил: – Поезжайте, раз вы ранены, я не держу.

– У нас там еще двое раненых в кузове лежат, – словно все еще оправдываясь, сказал Синцов. – И убитый. – Он хотел сказать, что убитый – генерал, но не сказал: к чему? – Пошли, – обратился он к летчику.