Живые и мертвые, или Племянник из шкафа

Путь действительно оказался свободен, нам никто не встретился — ни в огромной зале второго этажа, ни на двух лестницах, по одной из которых мы поднялись под самую крышу, а по второй спустились обратно на другой стороне дома, миновав анфиладу запутанных переходов. То ли дом Честерлеев проектировал архитектор не совсем в своём уме, то ли Холмс по какой-то лишь ему известной причине вёл меня кружным путём. На верхних этажах было пыльно и стоял такой крепкий дух используемых против насекомых благовоний, что я только огромным усилием воли удержался от громогласного чиханья. К счастью, мы довольно скоро покинули заброшенное и давно обезлюдевшее предмансардье и спустились к цивилизации нижних уровней. Здесь лежащий на полу толстый пушистый ковёр был вполне приличным, в отличие от своего верхнего собрата, целиком состоявшего из пыли, и мы передвигались по нему совершенно бесшумно. Холмс решительно шёл вперёд по коридору, минуя плотно закрытые двери, пока не остановился у одной, из-под которой пробивался тонкий лучик света.

Открыть её бесшумно не получилось — старые и давно не смазанные петли взвизгнули пронзительно, возмущённые нашим вторжением. У меня мелькнула мысль, что их должны были услышать и на первом этаже, но сидящий у камина дряхлый старик никак не отреагировал, даже головы в нашу сторону не повернул, продолжая смотреть на огонь. Холмс вошёл в комнату, уже не скрываясь, с некоторой заминкой его примеру последовал и ваш покорный слуга.

Судя по книжным шкафам, массивному бюро у окна и заваленному бумагами письменному столу комната служила хозяину дома кабинетом. Висящая над тяжёлым столом тёмная люстра поначалу показалась мне странной, слишком легкомысленной, что ли, не вписывающейся в прочую обстановку — добротную, благородную и несколько тяжеловесную. Но, приглядевшись, я понял причину — люстра была не газовой, а питаемой электричеством, что позволяло заметно облегчить конструкцию, и её создатель, разумеется, не преминул воспользоваться подобной возможностью. Электричество, эта нестабильная и неэффективная, но очень эффектная и безумно дорогая новомодная игрушка, получало всё большее распространение в домах состоятельной знати, я был наслышан об этих диковинах, но даже и предположить не мог, что когда-нибудь и сам буду обитать в полностью электрифицированном жилище и даже привыкну к завораживающему немигающему свету стеклянных колб, заменивших привычные газовые рожки. Хотя, если быть точным, освещение по-прежнему осталось газовым — ведь светится именно наполняющий колбы газ, хотя и происходит это под воздействием электрического тока.

Как бы там ни было, сейчас люстра не горела, но в кабинете было довольно светло — свет исходил от ярко пылавшего камина. Полагаю, разожгли его не так давно, поскольку комната не успела прогреться. Сидящий у самого пламени старик зябко кутался в тёплый халат. Холмс остановился у стола, разглядывая лежащую на нём папку и не подавая никаких намёков на то, что же мне делать далее. Больше в кабинете никого не было, и я снова вернулся взглядом к старику у камина.

Он был сед, дряхл и неопрятен, клочковатые волосы торчали неровными космами вокруг изборождённого глубокими морщинами лица. Голова его глубоко ушла в закутанные халатом плечи, но даже несмотря на столь массивную подпорку, продолжала мелко дрожать. Мне сделалось любопытно, кто он такой? Бедный родственник-приживал? Особо доверенный слуга, которому из жалости позволили доживать свой идущий к закату век в доме, где он проработал всю жизнь, и даже разрешают промозглыми вечерами греться у камина в хозяйском кресле? Но почему тогда Холмс, не желавший встречаться со слугами, так спокоен и словно чего-то ждёт? С этим слугой он, похоже, не прочь не только встретиться, но и поговорить? Что именно может рассказать старый слуга, наверняка отлично помнящий события полувековой давности, но утром каждого сегодняшнего дня забывающий происшествия дня вчерашнего? Он, словно черепаха, греется у огня, втянув голову под защиту панциря халата.

В этот момент старик, наконец, заметил нас. Трясущаяся голова медленно выдвинулась из своего убежища, являя миру тонкую дряблую шею, что только усилило сходство с древней рептилией. Слезящиеся глаза уставились на Холмса почти осмысленно, шевельнулись сухие бесцветные губы, задрожал морщинистый подбородок в седой неопрятной щетине.

— Вы были правы. Билли умер. А я, старый глупец, всё на что-то надеялся. Но вы были правы. Билли умер, и надежды нет.

Голос был подобен скрипу несмазанных дверных петель, но я всё равно узнал его. Не мог не узнать. И исходил этот жуткий мёртвый голос из сухих и бесцветных губ полумёртвого старика в кресле у камина. А значит, этот неопрятный старик, эта трясущаяся дряхлая развалина — не кто иной, как сэр Ричард. Хозяин дома. Конгрессмен, лидер партии гуманистов, Стальной Ричард, которого не сломили ни нашествие, ни война.