Живые и мертвые классики

А с писателем Капицей дело совершенно непонятное. В наше советское время никого не выселяли. А если его действительно выселили, то, разве что, по той причине, что он незаконно въехал в чужую квартиру. Такие дела случались. Почитайте в «Мемуарах» Эммы Герштейн, как в 1933 году Мандельштамы, даже не внеся паевой взнос в жилищный кооператив, захватывали квартиру в кооперативном доме в Фурманном переулке: «Энергия Мандельштамов преодолела все препятствия… По действовавшим тогда законам жильца нельзя было выселить, если на спорной жилплощади уже стоит его кровать. Надя прекрасно это знала, и как только был назначен день общего вселения, она с ночи дежурила у подъезда, поставив рядом с собой пружинный матрац. Утром, как только дверь подъезда открыли, она ринулась со своим матрацем на пятый этаж (дом без лифта) и первой ворвалась в квартиру. И вот врезан замок. Вселение совершилось. Квартирка казалась нам очаровательной» (с. 40)…

Я не раз бывал когда-то в этом большом доме в переулке у Чистых прудов в квартире 11 на первом этаже как войдешь направо: мы собирались здесь беззаветной литинститутской компашкой у нашей однокурсницы Люды Шлейман, дочери переводчика Павла Соломоновича Карабана, тихого славного старичка.

Тогда мы были молодыми
И чушь прекрасную несли…

Эмма Григорьевна ошибалась насчет всемогущества поставленной кровати — не было такого закона, но, тем не менее, Мандельштамов не выселили.

Но откуда же именно выселили писателя Капицу? Он жил в Ленинграде на Малой Посадской, дом 8, потом — на ул. Ленина, 34, на Кронверкской, 29, на ул. Скороходова, 30. А может, и еще где-то. То есть лет за двадцать сменил 4–5 квартир. Трудно допустить, что квартиры были все хуже и хуже, а не наоборот.

Баталов назвал еще Льва Ландау. А что было с ним? Этот академик в тридцать восемь лет, Герой Труда, трижды Сталинский лауреат да еще и Ленинский, и Нобелевский, — чем он пострадал, как его терзали? Человек экспансивный, неуемный, он однажды между двумя научными достижениями и двумя премиями вдруг вдарился в антисоветчину, сочинял какие-то антисоветские бумаги, — ну и однажды на рассвете к нему постучали в дверь, возможно, посидел недели две-три в скуповато освещенной комнате, и по просьбе того же Капицы был отпущен получать очередной орден или премию. Только и всего. Стоит ли вспоминать об этом спустя полвека да еще в праздничный день и в таком зале?

И Дмитрия Дмитриевича Шостаковича шестикратного лауреата Сталинской премии, Героя, председателя Союза композиторов РСФСР и депутата Верховного Совета, во избежание репутации демагога тоже не следует изображать жертвой «сталинских репрессий». Ведь Баталов сказал так, словно вся его музыка была объявлена сумбуром. На самом деле это относилось к его опере «Катерина Измайлова», которую четыре года безоглядно нахваливали, поставили и у нас и на Западе многие театры, а потом вот эта достопечальная статья в «Правде» — «Сумбур вместо музыки». Что тут удивительного? Шостакович — гений. Не один его собрат пережил нечто подобное. Даже Пушкин в последние годы жизни знал и поношение и ухмылки: «Исписался…»

И все многочисленные премии, ордена, высокие звания и должности, как из рога изобилия, посыпались на композитора именно вскоре после разноса этой оперы.

А главное, ведь Шостакович в конце концов сделал новую редакцию «Катерины Измайловой», т. е., значит, признал неудачность первой редакции. Однако Ростропович недавно поставил первый вариант, т. е., изображая себя другом великого композитора, начхал на его волю. Алексей Баталов, поставив Шостаковича в ряд страдальцев Советской эпохи, уподобился этому мнимому другу.

Единственным в «списке Баталова» действительно пострадавшим человеком была Анна Ахматова, но и о ней сказано странно: «Она никогда не собиралась уезжать из осажденного Петербурга».

Во-первых, Петербург никто не осаждал. Осаду пережил советский Ленинград. Так его в своих планах называли и немцы. И, кстати говоря, когда впервые начались разговоры о возвращении городу прежнего названия — а это было довольно давно, — Анна Андреевна, столько лет прожившая в Петербурге-Петрограде, решительно протестовала, и довод у нее был неотразимый, она говорила: «Самые героические и самые страшные дни своей истории город пережил как Ленинград, с этим именем он и должен остаться в веках».