Живые и взрослые

Левушка замялся, чувствуется — хочет еще спросить, но не решается. Роза Борисовна ему улыбнулась, вихор пригладила, посмотрела выжидающе — давай уж, спрашивай, чего там.

— А почему? Почему ты так думаешь? Ведь никто не знает — от чего это зависит: хорошим мертвым человек становится или плохим?

Ну, Роза Борисовна, конечно, стала объяснять про то, каким человеком был Марик, как он любил Сонечку, как ненавидел мертвых, как допоздна работал на секретном заводе, всю жизнь: и здесь, в столице, и в Майбаде, куда они в эвакуацию поехали. Как же такой человек может стать плохим мертвым, посуди сам?

Левушка кивнул, ответил: «Да, в самом деле, конечно, бабушка», — и ушел читать книжку или решать свои задачки, но Роза Борисовна чувствовала: не то она сказала, не то! Будто мало она слышала историй о людях, которые при жизни были ну чисто ангелы, а потом становились злее самых злых мертвяков. Нет, не про завод надо было рассказывать, не про Сонечку!

Уже вечером пришла она в детскую, Левушка сразу одеяло до носа натянул — будто бабушка не догадывается, что у него там книжка и фонарик спрятаны! Улыбнулась только, присела на край кровати, заговорила шепотом, чтобы Шуру не разбудить:

— Знаешь, Левушка, я тебе неверно днем сказала… про Марика. Я почему говорю, что все у него хорошо? Я ведь рядом с ним была, когда он уходил, за руку держала, в глаза смотрела. И, знаешь, взгляд у него был спокойный-спокойный, ясный такой, чистый. Улыбнулся он мне, сказал: «Ну, что ты, не плачь, может, еще свидимся!» — и ушел. Понимаешь, Левушка, когда человек так уходит — все у него будет хорошо, это и в книгах во всех написано, и старики так говорили.

Правильно она сделала, что все рассказала. Взрослый уже мальчик, пора понимать, как оно все устроено.

«А сама-то ты понимаешь, как все устроено? — спрашивает себя Роза Борисовна, лежа без сна на холодной подушке, глядя на круг луны по ту сторону занавески, слушая тиканье часов в ночной тишине. Спрашивает — и сама себе отвечает: конечно, понимаю. Столько лет прожить — и главного не понять? Дура бы я была, если б ничего не понимала. Вот поэтому старикам уходить легче — жизнь позади, все повидали, всему научились. Это молодые уходят с криками, проклятиями, жалобами. Почему я? Почему сейчас? Злыми уходят — и злыми становятся. Пусть даже всю жизнь прожили как надо, хорошими людьми — ничего им не поможет. Старикам легче — неслучайно, наверное, среди злых мертвых стариков почти нет.

Жалко, что в школе не учат самому главному: как уходить, когда придет время. Говорят, как я сегодня Левушке днем сказала: главное, мол, быть хорошим человеком. Откуда они это взяли? Почему-то, когда читать учат или уравнения решать, никто не говорит: чтобы решать уравнения правильно, главное — быть хорошим человеком. А уйти правильно — не уравнение решить, не букварь прочесть, задачка-то посложней будет, главная, почитай, задачка. Хорошему человеку, конечно, с ней справиться легче, чем плохому, это тоже верно. Но все равно: у необученного, несведущего, несмышленого — почти нет шансов. Все равно что „Мир и войну“ читать, не зная азбуки.

Не учат в школах самому главному, не учат. А я-то откуда знаю? Меня-то — кто научил? Ну, конечно, я видела, как Марик уходил, это правда, я всегда у него училась, недаром он и старше меня был на пять лет. Но я ведь и раньше, еще в Майбаде, все про это поняла. Как же я об этом-то забыла?»

Завод уже готовился к возвращению в столицу, Марик сутками пропадал то на вокзале, то в цехах, следил, чтобы все сделали как надо, нервничал, дергался. Слава богу, Сонечка уже ходила в школу, и Роза могла спокойно собраться и попрощаться с подругами. Впрочем, какое там спокойно: до самого последнего момента никто даже не знал, когда эшелон! Марик предупредил: скажут буквально за час, так что — будь готова, я мальчишку с завода пришлю, а ты хватай Соню, бери вещи — и на вокзал!

Вот Роза и сидела, ждала — когда прибежит мальчишка, даст команду, скажет «пора!».

Мысли бились в ее голове, словно бабочки у стекла керосиновой лампы: хотелось скорей домой, и жалко было покидать Майбад, расставаться с новыми друзьями, и страшно забыть что-нибудь важное, страшно, что там, куда они поедут, будет только хуже, ведь война все еще продолжается, и Роза боялась за Марика и за Сонечку, и этот страх, это прощальное ожидание сводило ее с ума.

Но однажды утром на обратном пути из школы Роза вдруг свернула не к дому, а туда, где начиналась пустыня, где тёк арык, так запомнившийся ей в первые дни в Майбаде. Солнце уже начинало припекать, и Роза с облегчением спряталась в густую тень джиды и шелковицы, росших по берегам. Тут она и села, у самой кромки.

Желтый круг солнца отражался в спокойной воде. Пахло мятой, еще какими-то местными травами, Роза не знала их названий. Из растений она научилась разбираться только в съедобных — та же джида с шелковицей да еще кизил.

Сидя на берегу арыка, Роза вдруг вспомнила, как ее первой весной в Майбаде соседка позвала полюбоваться цветущим кизилом.