Живые и взрослые

Вот да — прекрасная дочь. В этом-то все и дело. Марина как-то отдалилась последнее время. Володя понимает: это после того разговора, про Гошу Ламбаева и его родителей. Наверное, она не поняла то, что он пытался ей объяснить. Ну да, когда ему было тринадцать, он бы тоже не понял. И в двадцать, и даже в двадцать пять. Ведь он тогда надеялся на мирное сотрудничество с мертвыми, Коля еще над ним смеялся: какое, мол, сотрудничество? Кто кого быстрей обманет — вот и все сотрудничество.

Брат был циничен, как все эмпэдэзэшники. Наташка однажды спросила: он всегда таким был? Володя задумался, но так и не смог понять: то ли Коля пошел работать в Министерство, потому что был циник, то ли стал циником, потому что работал в Министерстве.

— А я помню, как впервые тебя увидела, — говорит Наташа, — я со Светкой разговаривала, а ты шел с пляжа. Весь такой спортивный, мускулистый… я даже помню, как у тебя на плечах капли воды сверкали…

— Вот-вот, — говорит Володя, — ты на меня посмотрела и даже вида не подала, а я, когда на следующий день тебя увидел, — сразу пошел знакомиться.

— Пятнадцать лет прошло, — вздыхает Наташа и тут же улыбается.

Володя смотрит в ее голубые глаза и думает: как же все-таки хорошо, что мы встретились в том тавридском лагере! Ведь могло же не случиться, могло случиться совсем по-другому… мало ли вокруг было красивых девчонок? Женился бы абы на ком, потом бы разводился, как Пашка или тот же Коля.

— Мне повезло, что я тебя встретил, — говорит он.

Они снова чокаются, официант приносит горшочки со щами, спрашивает:

— Еще хлебца?

— Да, спасибо, — говорит Володя.

Никогда не может отказать себе в хлебе — военное детство как-никак. Лучше хлеба еды не было.

Мог ли он подумать мальчишкой, что будет вот так сидеть с женой в лучшем столичном ресторане, куда ходят только мертвые гости?

Впрочем, мальчишкой он о мертвых гостях думать бы не захотел. А между тем вот вошли только что, садятся за большой стол, чуть левее, в тени, подальше от окна. Володя чуть скашивает глаза: пялиться на мертвых неприлично, за годы работы переводчиком научился себя вести.

Наташа тоже заметила, спрашивает шепотом:

— Мертвые?

Володя кивает. Ну да, мертвые. Судя по повадке — скорее коммерсанты, чем дипломаты. Две высокие белокожие женщины в черных платьях с открытыми плечами, двое мужчин в джинсах и водолазках. Еще один — в костюме, это, понятно, сопровождающий. Может, Володин коллега, а может — Колин.

Мысль о Коле почему-то кажется сегодня неприятной. Брат звонил утром, вроде поздравить с годовщиной. Что за ерунда, никогда Коля их не поздравлял. Тем более — это же их личная, почти секретная годовщина: пятнадцать лет знакомства, даже не юбилей свадьбы.

Зачем звонил, на самом-то деле?

— А знаешь, мне в «Приморском» больше всего понравилось, как ты говорил о том, что мы — в начале новой эпохи, что всё зло, поднятое войной, скоро должно уйти, и тогда мы, живые и мертвые, будем жить совсем иначе. Помнишь?

Володя кивает. Он помнит — и ему немножко стыдно за эти воспоминания. И немножко грустно, что теперь он не верит в новую эпоху и чудесные перемены.

— Это все ерунда, — говорит он, — неважно, что я говорил. Мы просто были молодые и были влюблены друг в друга. Вот это и была наша новая эпоха — персональная, только для меня и для тебя.

— И для Марины, — говорит Наташа.

— И для Марины, — соглашается Володя.

«Ничего Марине не объяснишь, — думает он, — ничего. Как объяснить, что ничего никогда не изменится? что не нужно ждать будущего, торопить перемены? что ей безумно повезло жить в мирную, спокойную, сонную эпоху? В эпоху, когда главное — не раскачивать лодку, не высовываться, не шуметь, чтобы, не дай бог, не разбудить те силы, которые спят до поры, до времени, не потревожить демонов разрушения. И тогда, если повезет, все будет хорошо: поступит в Университет, найдет хорошую работу, встретит какого-нибудь милого мальчика из правильной семьи, будут любить друг друга, нарожают детей, будут счастливы, как они с Наташей… и вот это счастье и будет частью каких-то незаметных, тихих перемен, мелких изменений, перманентной эволюции, если говорить мертвыми словами. Вот так мир и станет лучше, постепенно, медленно, но станет — ведь стал же он лучше за время его, Володиной, жизни? А ведь обошлось без Воздвижения и без Разрушения. Дай бог, и дальше обойдется, — думает он, — дай бог на Маринкин век хватит», — и тут понимает, зачем звонил Коля.

— А со своего Белого моря она нам позвонить может? — спрашивает он.

— Откуда? — удивляется Наташа. — Она же в походе! Где они телефон возьмут? Разве что в поселке каком-нибудь, да и то вряд ли. Телеграмму пошлет в лучшем случае, но мы вроде об этом не договаривались.

— А у них нет, я не знаю, рации какой-нибудь?

— Ты что? — смеется Наташа. — Откуда у школьников рация? Да что ты так разволновался?