Живые консоли

…Маленький мальчик с восторгом смотрит на птиц, слушая их пение. Вдруг приходит «хороший» отец. Он чувствует необходимость принять участие в развлечениях сына и начинает его «развивать». Отец говорит: «Это поет сойка, а сейчас чирикает воробей». Однако, как только мальчик пытается различать птиц, он перестает их видеть и слышать их пение. Теперь он должен видеть и слышать только то, чего хочет его отец. Позиция отца, впрочем, вполне оправданна, так как он понимает, что сын не будет всю жизнь только слушать пение птиц. Чем раньше мальчик начнет свое «образование», тем лучше. Может быть, он станет орнитологом, когда вырастет? Однако лишь немногие люди могут сохранить свою детскую способность видеть и слышать. Наверное, поэтому большинство представителей человеческого рода навсегда утрачивают возможность стать живописцами, поэтами или музыкантами, так как они очень рано теряют способность непосредственно видеть или слышать. Это происходит из-за того, что они получают все из вторых рук.

Э. Берн. «Игры, в которые играют люди»

Тиме показалось, что он спал очень долго – мозг работал легко, как всегда после длительного отдыха. Обстановка вокруг мальчика практически не изменилась: все та же пустая, без всякой мебели клетушка. Вот только вдоль пола распласталась удобная гравикровать, своим нежным полем вновь чуть не убаюкавшая его.

За правым ухом чесалось. Тима потрогал этот участок кожи и нащупал мелкий, слегка болезненный бугорок.

– Терапия завершена, – пробулькал с потолка механический голос. Почти сразу же отворилась дверь и возник лучезарный Людовик первый. Он с теплой улыбкой поглядывал на свои наручные часы.

– Согласно моему хронометру, мы управились всего за двадцать три минуты! – с непонятным воодушевлением воскликнул он и взмахом ресниц удалил стенную панель, маскировавшую монитор. На черном фоне медленно крутилась пространственная модель пациента, сплошь истыканная красноватыми пульсирующими точками. Судя по всему (Тима припомнил одну из первых лекций по нейрофизиологии, просмотренных им), они обозначали наиболее важные скопления нервных окончаний.

– Что у меня за ухом? – хмуро спросил он и спустил ноги с кровати.

Медики и не подумали облачить его в стерильную одежду, оставив модное платье на месте. «Психические больные не заразны», – саркастически подумал он и еще раз потрогал болезненную бляшку на черепе.

– Результат небольшой хирургической операции. Мы слегка модифицировали ваш мозг, сударь, чтобы прочитанный мной доклад возымел укрепляющее воздействие на вашу психику и приобрел характер абсолютного императива. Или стал аксиоматичным, если угодно. Разумеется, я исключил из окончательного текста все свои… м-м… замечания относительно работы отдельных… сотрудников мэрии, – пробормотал бион.

– И все?

– Конечно! Детали операции мне неизвестны, я не хирург. Да вы не волнуйтесь, сударь, уже завтра вы забудете про эту мелкую шишку. Она полностью рассосется!

– Я хотел бы точно знать, что вы сделали с моей головой, бит побери! – вспылил Тима.

Он всерьез опасался, что ему вживили какой-нибудь датчик, который станет день и ночь докладывать бионам из Департамента контроля, где находится бывший пациент и чем он занят. Когда-то в одной из старинных любительских постановок Тима встречал подобный сюжет. Правда, там в качестве датчика фигурировала процедура, постоянно отсылавшая врагу героя открытки с картой его перемещений по Сети.

– Успокойтесь, скоро вы отправитесь домой. Департамент контроля решил снять с вас обвинение.

Тима так обрадовался, что готов был расцеловать Людовика, и ликование бурным потоком смыло всякие сомнения в искренности медика. Но все же он не опустился до объятий с бионом и лишь сдержанно, удовлетворенно кивнул.