Живые не любят умирать

– План дерьмо, а твой дед Тихон – болван, каких свет не видывал, возомнивший себя пупом земли, которому должен подчиняться весь мир, – зло проговорил дядя Слава. – Вот он и был самым настоящим ничтожеством!

– Не сметь!! – Левая рука метнулась от Ленкиного лба в сторону стоявшего невдалеке Вячеслава Тихоновича, чтобы раз и навсегда наказать его выстрелом за такое пренебрежительное отношение к богоподобному деду Тихону, но не успела. Отец выстрелил первый. Прямо в сердце.

Илья дернулся и упал на спину.

– Сын! Не-ет!! – Вячеслав Тихонович подбежал к нему и, сев на корточки, осторожно приподнял голову сына руками. Слезы родителя, стекая по подбородку, капали прямо на рану, пытаясь ее затянуть, испарить как-нибудь, исправить эту роковую ошибку, пока еще не слишком поздно. Но чуда не произошло. – Я не хотел… Я хотел в руку, чтобы ты бросил оружие… Что же ты наделал, сынок?! Что ты наделал… Прости меня…

Губы смертельно раненного приоткрылись, выпустив наружу темно-красную струйку густой крови, и тихо-тихо прозвучали последние слова:

– Я же говорил… Ты плохо стреляешь, па…

Глава 19

Откуда ни возьмись появились полицейские машины и кареты «Скорой помощи». Даже труповозка прибыла. В последнюю запихнули тело Ильи, утрамбовав его в целлофановый мешок. В «Скорой» же очутились Андрей и Ленка, наотрез отказавшаяся отпускать возлюбленного одного. Впрочем, медицинские услуги предлагались и Евгению, но он решил разыграть из себя крутого и отказался от профессиональной помощи, пошутив, что у него всегда было неладно с головой и еще одна дырка совсем не помешает. А менты, как мы ни противились, увезли дядю Славу. Тщетно мы пытались убедить суровых оперов, что этот человек совершенно не опасен для общества, а в отношении закона прилежен и на следующий день придет сам, хоть и ни в чем не виноват: то, что случилось, называется самозащитой.

– И кто их вызвал? – возмутился Женька, ничуть не изменяя себе.

Все тотчас зыркнули на меня.

– Это не я!

– Это я всех вызвал, – устало отозвался уводимый в сторону офицерской машины Вячеслав Тихонович. – Дождался, когда Андрюшка уйдет, и позвонил. Он же не велел.

Ну вот, все уехали, а мы вчетвером остались. Я гладила Женину пострадавшую голову и целовала его лицо, а он обзывал полицию дурными словами.

– Ну что, пойдем в замок? – предложил Павел. – Там же Юля одна, она не могла не услышать вой сирен, и теперь волнуется, что случилось. Переночуем там, а завтра все домой.

Мы вышли за пределы усадьбы. Проводив взглядом полицейские машины, направились в сторону замка Серовых, как тут на дороге возник… Яша! А возле его ног виляла хвостом та самая черная собака, покусавшая Илью.

– Это же Яша! – шепнула я друзьям, которые в лицо его никогда не видели. А если Нина и видела, то вряд ли запомнила какого-то «бомжа».

– Как же мы про тебя забыли? – хмыкнул Павел. – Псих ты наш Яша?

Сам псих кивнул в сторону скрывшейся за поворотом труповозки:

– Это он убил красавицу? Моего ангела?

– Он, – не стала я скрывать. – Правда, не своими руками.

Душевнобольной кивнул, наклонился и погладил собаку, сообщив нам:

– Яша очень любил красавицу. И любит, и всегда будет любить.

– Не надо, не оправдывайся, – пожурила я доброго знакомого. – Вы появились очень вовремя.

Песик подбежал ко мне, принюхался, в знак симпатии провел лапой по моей ноге и начал резвиться по двору, бегая взад-вперед.

– Ты хорошая, Катя. – Яша сделал попытку дотронуться до моего лица ладонью, но Жека этому воспрепятствовал, предупредив, что у него повреждена голова и он за себя не отвечает, ежели что. – И мужик у тебя хороший, – одобрил Яков, вняв угрозе и отойдя от меня на приличное расстояние. – Без любви тяжело жить в этом мире. Я вот, когда узнал о смерти Ангела, хотел уйти из жизни, но не смог. Меня остановило то, что суицид – самый тяжкий грех. Вот ты умная, Катя, объясни тогда, почему я не могу распоряжаться собственной жизнью, как захочу? Никому же не станет хуже, если я убью себя. Почему это запрещает церковь?

– Я отвечу тебе. Если заключенный раньше отведенного ему срока пребывания в тюрьме сбегает, что с ним бывает? Его наказывают, верно? – Чокнутый кивнул. – Так вот. Жизнь – это та же тюрьма. Ты не имеешь права покинуть ее, пока Господь не решит, что тебе пора уходить, и твоя жизнь не оборвется сама.

Я вспомнила Инну Михайловну и почувствовала непреодолимое желание увидеть ее. У меня появилось столько свежих мыслей относительно нашей общей философии, мне нужно было ее прощение и одобрение.

– Наверное, ты права, – согласился со мной Яков – любитель красавиц и ангелов. – Ирочка, фьють! – свистнул он, и шавка-спасительница в два прыжка очутилась возле его ноги. Он собрался уходить, но я его остановила:

– Постой, Яша, когда ты успел завести собаку?