Живые не любят умирать

Дождавшись, когда загорятся все свечи, трое из миссионеров встали в магический круг, а мешок оказался возле их ног. Мне трудно было разглядеть многие детали, во-первых, из-за невыгодного положения, во-вторых, из-за полумрака, но, по-моему, они все раскачивались из стороны в сторону, что-то бурча себе под нос и явно соблюдая какой-то обряд. То есть их действия были очень слаженными, точно по строго отработанному сценарию, не было каких-либо заминок, из чего следовал вывод: то, что они сейчас делают, они делают не впервые. Нам оставалось лишь покорно следить за развитием событий, хотя так прямо следить могла из нас только я, потому что сидела с краю, Женькин кругозор был гораздо менее широким, а Паша, надо полагать, не видел вообще ничего. Но зато мы все слышали. Это пугающее невнятное бормотание на фоне тупого однообразного дождя сводило нас с ума, ибо было страшно даже попытаться себе представить, что оно может за собой повлечь.

Вдруг один из людей, стоявший в центре круга, резко поднял руку вверх. Это послужило сигналом остальным, они синхронно попадали на колени и, скрестив на груди руки так, что ладони касались плеч, образуя букву «икс», начали громко молиться. Однако я не могу сказать, какому конкретно богу, у меня сложилось впечатление, что вовсе и не богу, и даже не Люциферу, а… их предводителю. Тому, что стоял в магическом круге и единственный не опустился на колени. Но чем же он такой выдающийся, что взрослые люди на него молятся, как на икону? Возможно, мне просто показалось. Да и слов было не разобрать, они говорили не то на латыни, не то на их собственном языке. Тем не менее Вожак таинственную речь прекрасно понимал и, прослушав, как он решил, достаточно, опустил руку. Группа людей по негласной команде так же одновременно, как и начинала, резко замолчала.

Тем временем у главаря в руках откуда ни возьмись появился кинжал, он мастерски перерезал веревку на мешке, и глазам моим предстала… Аля. Я не могла поверить тому, что вижу. До сего момента казалось, что это все милая забава мужиков, которым надоело однообразие жизни – работа, семья, боевики по телику, – и они решили таким путем заколоть поросенка на ужин. Деревня все-таки, кто-то, небось, как и в прежние времена, занимается разведением домашнего скота, хотя сейчас все запросто можно приобрести в магазине. Но мало ли, нравится им. А когда я увидела человека, которого на черную мессу принесли в мешке, это могло означать лишь одно… Дай бог, если я ошибаюсь. Может, это и не месса вовсе? Просто обряд… венчания, допустим. У каждой нации свои традиции, всякое бывает. Только вот меня очень настораживал кинжал… Зачем он нужен?

Стоящий справа от предводителя мужчина поднял Альбину и потряс за плечи. Она подняла веки, с трудом удержавшись на ногах. Взор ее был затуманен. Она водила глазами по комнате, и по ее растерянному виду было понятно: горничная пытается вспомнить, где находится и как сюда попала. Странное дело: она была одета в шелковую ночную сорочку. Ее что, посадили в мешок прямо в замке Серовых, вытащив из постели, на глазах у охраны?! Как такое возможно, чтобы толпа мужиков в бесформенных плащах беспрепятственно проникла в такое здание и выкрала человека у всех под носом? А как же код на воротах? А люди в замке? Они что, ничего не слышали? А сама Аля? Почему дала посадить себя в мешок? Если бы она кричала, мы бы слышали, но нет, в тот момент, когда ее тащили, с лестницы раздавались лишь тяжелые многочисленные шаги.

Я усиленно всматривалась в полумрак, пытаясь разобраться, что же здесь происходит. Внезапная догадка зародилась в моем сознании, и я решила поделиться ей с Женькой самым тихим шепотом, на который была способна, повернув к нему лицо:

– Ее что, наркотиками нака…

Договорить я не смогла, потому что Женькина теплая ладонь сильно сжала мне рот.

Но было поздно. Сектант, находившийся к нам ближе других, дернулся в ответ на мое замечание и посмотрел в сторону нашего убежища.

«Конец!» – выкрикнуло мое сознание, и я начала истово про себя читать «Отче наш», моля Господа о спасении души, а Женька вжался в пол, ожидая неминуемого разоблачения, но не отлепляя своей ладони от моих губ, боясь, как бы я с испугу еще чего не ляпнула.