Живые тени

– Мне не надо бы возвращаться к этой истории. – Она разгладила скатерть. – И я делаю это только для того, чтобы ты поняла, что за человек был твой отец.

Она снова провела рукой по скатерти, словно могла стереть все то, что делало жизнь такой трудной. Потом нерешительно направилась к сундуку, где хранила свой скудный скарб. Деревянная шкатулочка, извлеченная ею оттуда, была обтянута черным кружевом. Кружевом с траурного платья, которое она носила два года подряд.

– Может статься, лихорадку я одолела бы и без этого перстня, – произнесла она, открывая шкатулку.

Перстень, лежавший там, был из стекла.

– То, для чего он мне понадобился, – хуже всякой лихорадки, – заверила ее Лиска. – Но я обещаю тебе, что воспользуюсь им лишь в том случае, если не будет иного выхода.

Мать покачала головой и крепко сжала пальцами шкатулку. И вдруг насторожилась, прислушиваясь к тому, что творилось на улице.

Шаги, голоса… Иногда, когда море штормит, мужья возвращаются с рыбалки раньше.

Мать посмотрела на дверь. Лиска взяла у нее из рук шкатулку. Ей было стыдно за страх на лице матери. Но мать не только боялась, она еще и любила. По-прежнему любила. Человека, который бил ее детей.

В ответ на стук Лиска отодвинула засов. Зубы лисицы сейчас пришлись бы очень кстати, но она хотела посмотреть отчиму в глаза. Когда он ее прогнал, она едва доходила ему ростом до плеч.

Он оказался не таким высоким, каким она его запомнила.

Ведь ты сама была маленькой, Селеста.

Просто крохой… Он – великан, она – карлица. Великан, разбивающий все, что попадется ему на пути. Но теперь она выросла, а он состарился. Лицо его, как всегда, было красным от вина, солнца и злости. Злости на все живое.

Потребовалось некоторое время, прежде чем он осознал, кто перед ним.

Он отшатнулся, словно от змеи, а рука его крепко вцепилась в палку, на которую он опирался. У него всегда имелись наготове палки. Палки, ремни… Он швырял в Лиску и своих сыновей сапогами и поленьями, как в крыс, прятавшихся за печью.

– Чего тебе здесь понадобилось? – обрушился он на нее. – Прочь!

Он хотел ее схватить, как делал это раньше, но Лиска оттолкнула его и выбила палку из рук.

– Пусти ее. – В голосе матери слышна была дрожь, но тем не менее на этот раз она открыла рот.

– Посторонись, – приказала Лиска тому, кого ей было велено называть отцом, хотя он научил ее это слово ненавидеть.

Он поднял кулаки. Как часто она смотрела на эти руки, не в силах отвести глаз, боясь, что коричневая кожа на костяшках пальцев опять побелеет от натяжения. Иногда она видела его во сне. С волчьей мордой.

Без лишних слов она протиснулась мимо него. Ей хотелось забыть, что он существует. Представить себе, что в один прекрасный день он ушел прочь, как отец Джекоба, или что ее мать никогда не выходила замуж второй раз.

– Я еще вернусь, – сказала она матери.

Пока Лиска шествовала к воротам, мать стояла у окна. Совсем как тогда. И именно как тогда, они втроем преградили ей путь: отчим и два его сына. Отчим сходил за палкой, а старший сын сжал в руках навозные вилы. Густав и Рене. У Густава вид сделался еще более тупым, чем раньше. Рене был поумнее, но плясал под дудку Густава. Он-то и бросил тогда первый камень.

Оборотень. Кому, как не Лиске, знать, что ощущал брат Джекоба, когда у него начала прорастать кожа из нефрита, но в отличие от Уилла она носила свой мех добровольно.

– Ну же! Как насчет камешка? – принялась она поддразнивать Рене. – Или ты до сих пор не можешь без подсказки брата?

Он втянул голову в плечи и нервно посмотрел на револьвер у нее за поясом.

– Убирайся! – Отчим прищурил близорукие глаза.

Она больше не боялась его. И это оказалось прекрасно до того, что голова шла кругом.

– Где Тьерри? – спросила она.

Ведь у нее имелся еще один брат.

Густав таращился на нее с молчаливой враждебностью. Рубашка у него была в пятнах рыбьей крови.

– Он теперь в городе, – ответил Рене.

– Заткнись! – рявкнул на него отец.

Падчерицей быть нелегко, но и его собственному младшему сыну приходилось несладко. Тьерри завидовал Лиске за ее мех, и она была рада, что ему тоже удалось унести ноги.

– Вам известно, что болтают об оборотнях. – Она подняла руку. – У всякого, кто к ним притронется, вырастет шерсть! А ну, кто первый?

Она так сильно ударила отчима в грудь, что он еще много дней спустя будет искать на коже следы рыжей шерсти. Густав с проклятиями попятился, а когда вся троица наконец опомнилась, Лиска уже скрылась за воротами. Когда она садилась в седло, в ее памяти вновь всплыла картина: спотыкаясь, обливаясь слезами и кровью, она мчится через поля и прижимает к груди свое платье-шкуру. На этот раз она уезжала по улице. Обернувшись, Лиска в последний раз взглянула на окно, за которым стояла ее мать, но увидела только отражение неба в стекле и первоцветы перед дверью.