Живые тени

Многие из рабочих, зябнущих у ворот, с завистью посмотрели Джекобу вослед, когда он проехал мимо. Охотник за сокровищами, карманы битком набиты золотом, баловень судьбы, появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, и не знает ни забот, ни однообразия, которые так отравляют им жизнь. В любой другой день зависть на их усталых лицах встретила бы его понимание, но в то утро Джекоб охотно променял бы свою судьбу на участь любого из них, хотя это означало бы работать по четырнадцать часов в день, а получать по два медных гроша за час. Все это лучше смерти будет[1]. Верно ведь?

А утро, как назло, стояло расчудесное. Раскрывающиеся почки на деревьях, свежая зелень… даже грива старой лошади, казалось, дышит весной. Так глупо. Может быть, зимой умирать было бы легче, но Джекоб сомневался, что доживет до зимы.

На обочине дороги спал мальчик, прижав к груди грязный узелок, чтобы какой-нибудь дупляк не позарился на то малое, чем он владел. Впервые очутившись в Шванштайне, Джекоб был не старше – разве что несколько более упитанным, заботами Альмы.

В ту пору заостренные фронтоны зданий напоминали ему картинки в пожелтевших сборниках сказок, принадлежавших бабушке и дедушке, а сажа в воздухе куда больше пахла приключениями, чем смог другого мира. Приключениями пахло решительно все: кожаная упряжь дилижансов, даже лошадиный помет на грязной булыжной мостовой и отбросы после забоя скота, в которых ковырялись несколько голодных гномов. Спустя несколько месяцев он встретил Альберта Хануту и окончательно отдал свое сердце Зазеркалью.

Ставни на окнах заведения «У людоеда» были еще закрыты, когда Джекоб привязал Альмину лошадь у входа в корчму. Только дверь в его каморку оставалась незаперта, как он ее и оставил. В его отсутствие там иной раз ночевала Лиса. Всю дорогу он обдумывал, что ей скажет. Но так и не придумал ничего, что прозвучало бы убедительно.

В горнице корчмы новый повар Хануты полоскал грязные стаканы после прошедшей ночи. Ханута нанял в повара отставного солдата, когда устал выслушивать жалобы гостей на еду, которую готовил он сам. Тобиас Венцель потерял левую ногу на войне с гоилами и очень много пил, но стряпал так, что пальчики оближешь.

– Он наверху, – сказал он, когда Джекоб прошел к нему за стойку, – но будь осторожен: у него болят зубы, да еще гоилы повысили налог.

Гоилы были у власти в Аустрии уже более полугода, но никто в Шванштайне не догадывался, что это случилось не без участия братьев Бесшабашных. Хотя даже если бы слухи и разошлись, что с того? Мужчины возвращались с войны (те, кому удалось выжить, конечно), гоилы отстраивали новые фабрики и прокладывали новые дороги, торговля от всего этого расцветала, и даже бургомистр остался прежний.

В столице еще взрывались бомбы и росло движение сопротивления, но бóльшая часть страны вполне примирилась с новыми господами, а на троне императрицы сидела ее дочь, беременная от своего каменного супруга.

Ханута лишь гавкнул ворчливо: «Что там еще?», когда Джекоб постучал в его комнату. Каморка, где обитал старый охотник за сокровищами, была, как и горница трактира «У людоеда», от пола до потолка завалена реликвиями тех лет, когда он еще зарабатывал своим прежним ремеслом.

– Нате вам пожалуйста, – пробурчал он, прижимая руку к опухшей щеке. – А я-то уж подумал, на этот раз ты и впрямь больше не вернешься.

Зубная боль. Ничего общего с тем, что человек надеется найти в Зазеркалье. В Виенне Джекобу однажды тоже удалили зуб. На схватку с людоедом потребовалось меньше мужества…

– Ну и как? – Ханута смерил его взглядом прищуренных глаз. – Нашел бутылку?

– Да.

– Вот видишь! Я же говорил, пара пустяков.

Ханута вытер перо о рукав своей деревянной руки и уставился на листок бумаги, лежавший перед ним. Он писал мемуары с тех пор, как один подвыпивший посетитель втемяшил ему в башку, будто они могут принести ему целое состояние.

– Я ее нашел, да… – Джекоб подошел к окну. – Вот только кровь не подействовала.

Ханута отложил перо в сторону. Он старательно изображал беззаботность, но хорошим актером никогда не был.

– Проклятье, – пробормотал он. – Ну что же… Придумаешь еще что-нибудь. А что насчет яблока? Ну того, из заколдованного сада султана, ты знаешь…

Джекоб уже изготовился ответить, но старик вдруг сделался таким печальным, что ответ свой он проглотил. Очевидно, Ханута сам поскакал бы на поиски лекарства, если бы узнал правду. Да, он постарел. От протеза у него ныла культя, и потому старик надевал его все реже и реже. Вдобавок он стал так туговат на ухо, что пару раз чуть не угодил под пролетку на рыночной площади. Эх… Кожа Джекоба помнила каждый удар мозолистой ладони, когда-либо полученный от учителя, но всем, чего он в этом мире добился, он был обязан Альберту Хануте и его науке. И потому он выбрал ложь во спасение.

– И правда! – воскликнул он. – Яблоко! Как это я забыл?

Уродливое лицо Хануты растянулось в улыбке облегчения.

– Ну вот и отлично. Ты справишься. На худой конец, имеется еще источник.

Джекоб отвернулся, чтобы старик, не дай бог, не прочел на его лице правды.