Живым или Мертвым

Эмир услышал эти слова и понял их. Еще несколько мгновений, и он увидит лицо Бога. Несколько мгновений, и он попадет в рай. Да, он прошел не весь путь, который наметил для себя. Он не стал предводителем правоверных всего мира. Он пытался им стать. Он приложил для этого все свои силы и делал много, очень много. Вот только недостаточно. Жаль, очень жаль. Сколько еще он мог сделать!.. Кто-то другой должен будет сделать это вместо него. Кто? Может быть, Ахмед? Хороший человек Ахмед, преданный и прекрасно обученный, чистосердечный и твердый в вере. Может быть, ему это будет по силам… Эмир чувствовал, как воздух входит в его легкие и выходит из них. Как ясно это ощущается… До чего красивое ощущение, ощущение самой жизни. Как же получилось, что он никогда не ценил его, эту красоту, это чудо? А потом случилось что-то еще…

Его легкие остановились. Его диафрагма перестала… перестала двигаться. Воздух больше не входил в легкие. Он дышал с момента рождения. Это первый признак жизни — крик, которым новорожденный оповещает мир о своем приходе, — но его легкие больше не заполнялись воздухом. В его легких больше не было воздуха… Это приближалась смерть. Что ж, он находился на волосок от смерти все последние тридцать лет. Ему грозили смертью русские, американцы, те афганцы, что не приняли его восприятие ислама и мира. Он глядел в лицо смерти много, много раз — вполне достаточно для того, чтобы она не могла нагнать на него страху. Его ожидает рай. Он попытался закрыть глаза, чтобы принять свою судьбу, но его глаза не пожелали закрыться. Он, как и прежде, видел над собой панели подвесного потолка, почти чисто белые прямоугольники, безглазо смотревшие на него. Неужели это смерть? Неужели это именно то, чего так боятся люди? «Как странно, — отметил по собственной воле его разум, — ожидать не терпеливо, а растерянно, когда же его накроет последняя тьма». Его сердце продолжало биться. Он чувствовал, как оно сжимается и разжимается, прогоняя кровь по его телу и таким образом продолжая жизнь, поддерживая его сознание. Это скоро закончится, но пока еще продолжается. «Когда же к нему снизойдет рай? — думал Эмир. — Когда он увидит лицо Аллаха?»

— Дыхание прекратилось через три минуты шестнадцать секунд, — сообщил Пастернак. Чавес записал и это. Доктор взял маску аппарата искусственного дыхания, не забыв еще раз проверить, что он включен, и нажал кнопку на маске. Раздалось механическое сопение воздуха. Отложив ее, он приложил к обнаженной груди лежащего человека датчики кардиомонитора и, скосив глаза, взглянул на небольшой экран, где побежала пляшущая линия кардиограммы. Нормальный синусовый ритм.

Но таким он останется недолго.

Эмир слышал раздававшиеся вокруг него странные звуки, чувствовал странные вещи, но не был способен даже заставить себя глазами отыскать источник этих звуков, поскольку они неотрывно смотрели на белые панели потолка. Его сердце забилось сильнее. «Так вот, — торопливо подумал он, — как, значит, выглядит смерть». Так ли чувствовал происходившее Тарик, получив пулю в грудь? Он подвел своего господина, но, вероятно, не из-за собственной небрежности, а лишь потому, что враги на сей раз оказались слишком умны и квалифицированны. Такое могло случиться с любым, и, несомненно, Тарик умер, страдая из-за того, что не справился с делом своей жизни. Но Тарик сейчас в раю — у Эмира не было в этом никаких сомнений, — и, возможно, наслаждается в объятиях девственниц, если там действительно так, как это принято считать. Эмир знал, что это могло быть и не так. На самом деле в Коране о таком не говорится. Милость Аллаха — вот наслаждение. Этого будет достаточно, и в этом он, Эмир, должен был вскоре убедиться. Более чем достаточно.

Он почувствовал первую боль — точно в середине груди. Он не знал, что, когда дыхание прекратилось, прекратилось и поступление кислорода в его организм. Его сердцу, могучей мышце, для работы требовался кислород, и когда кислорода не стало, тканям сердца стало плохо… Они вот-вот должны были начать умирать. Сердце сплошь напичкано нервами, и они сообщали его все еще функционирующему мозгу о нехватке кислорода, посылая свой сигнал в виде боли. Сильной боли, страшной боли, самой жестокой боли, какую только может испытывать человек.

Еще не так, но близко к тому…

Его лицо, конечно, не выражало ровно ничего. Пастернак знал, что периферические двигательные нервы были мертвы, вернее, все равно что мертвы. Но ощущения оставались. Возможно, их можно было бы зафиксировать при помощи электроэнцефалографа, но прибор показал бы лишь тонкие чернильные линии на широкой ленте белой фальцованной бумаги, а не те нестерпимые мучения, которые скрываются за этими зигзагами.

— Хорошо — спокойно сказал он. — Вот теперь начинается по-настоящему. Дадим ему минуту, может быть, чуть больше.