Живым не брать

— Докладывали комбригу?

— Доложу, когда закончу допросы.

***

Полковник Зотов прапорщика Гуся знал и ценил. Иногда говорил о нем: грамотешки такому побольше, ещё тот Лебедь из него вышел бы, потом хоть в президенты.

Ко всему Гусь силен физически: на соревнованиях в бригаде по поднятию тяжестей кинул вверх на вытянутую руку двухпудовую гирю (тридцать два кило — не халам-балам!) аж четыреста сорок раз. Это даже болельщикам надоело, и они потихоньку начали расходиться.

Голос у Гуся — труба. И владеет он им в совершенстве: команды подает протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:

— Рё-от-та, равняйсь!

Солдаты рывком бросают головы в сторону правого плеча, так что, похоже, будто их сдуло порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существует ещё и строгий старшинский принцип: «я не знаю, как должно быть, но все вы делаете неправильно». Короче, если тебе подчиненные угодили с первого раза, то ты плохой командир. Гусь впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традиций не нарушает. Потому как ни старайся, с первого раза прапору не угодишь.

— Отставить! — И опять Гусь командует спокойно, без раздражения. Больше того, считает нужным пояснить, почему и чем не доволен. — Не слышу щелчка головы. — И тут же снова. — Рё-от-та, равняйсь!

Головы дружно поворачиваются вправо, строй замирает.

— Видеть грудь четвертого человека! — Гусь наводит последний глянец на линейку строя. — И подбородочки выше. Так держать!

Строй звенит тишиной, как натянутая, но не тронутая рукой струна.

— Рё-от-та, — пока ещё все тем же спокойным голосом. И вдруг будто бьет по большому барабану. — Смир-р-р-рна!

Строй вздрагивает и костенеет.

Гусь слегка сгибает колени, полуприседает у левого фланга. Затем бросает взгляд вдоль линии сапог. Негромко шипит:

— И не ш-ш-шевелись!

Потом встает ровно и ещё тише с сивые усы, будто мурлыкая, произносит:

— И не ш-ш-шевелись, гавно такая…

«Гавно такая» не для того, чтобы обидеть и тем более оскорбить кого-то. Солдат лицо служивое, форму снимет — вообще гражданин демократического общества, оскорблять его никак нельзя.

«Гавно такая» — только для себя, для услады командирской души, чтобы себе самому показать, насколько точно он знает цену тем, кто служит под его началом. Чего они стоят без его команды. Не подай, и собьются в кучу, будут растерянно ходить диким стадом по плацу, автоматы у всех уже на другой день заржавеют. Даже при всей образованности некоторых солдат без умного руководства они тотчас уподобляются африканской птице страусу, которая даже с высоты своего полета не способна отыскать правильное направление в армейской действительности.

Гусь мыслит ясно, говорит афористично. Услышишь раз, запомнишь навечно. Если он кого-то отчитывает, то предельно тактично и вежливо: «Рядовой Трушин, закройте в строю рот, а то трусы видно». А если что объясняет, то крайне доходчиво: «Ефрейтор Саломаха, последний раз предупреждаю — дневальный на посту не должен выходить за квадрат круга своей тумбочки. Не знали? Теперь знайте, потому что голова у солдата — чтобы носить каску, а разум — чтобы им соображать».

Начальство ценит в Гусе не только его командирские качества, но и трезвую голову: Гусь не пьяница, и, если употребляет нечто с градусами более сорока, то полный мизер — не более сотки в день. Учитывая холодный климат Синегорска с его зимними вьюгами и знобкими летними ветрами, принимая во внимание постоянное пребывание прапорщика вне помещений — на плацу, на технической территории, на периметре охраняемой зоны — легко понять, что в такой ситуации казенная одежонка не очень то греет, а сто граммчиков — как-никак.

Вон, даже в Москве, которая долгое время считалась столицей нашей родины, а теперь даже стала столицей России, зимой слонам в цирке, чтобы они не дали с холоду дуба, регулярно на ночь подносят по стопке. Как считается, для сугрева. И это не анекдот, а неопровержимый факт.

Правда, в привычках Гуся есть небольшой нюанс. Сто граммов на девяносто шесть килограммов живого веса прапорщика, то же самое что дробина для носорога. Поэтому Гусь от причитающейся ему ежедневной нормы воздерживается и позволяет себе захорошеть только по воскресеньям, после баньки под хорошую закусь.

За семь дней к рациону прапорщика набегает семьсот законных граммов, которые Гусь выкушивает за обедом без тостов и церемоний. Сверх семиста, даже если его пытаться принудить силой, Гусь в рот не возьмет ни капли. Характер на этот счет у него железный, а аргумент уважительный. «Вдруг объявят тревогу, — объясняет Гусь свою стойкость в отказе, — я что, должен в роту бежать не тверезый?» Потому бутылочку с семисотграммовым содержанием сорокаградусной в бригаде заслуженно называют «гусем».

Полковник Зотов ценит служак, и потому, когда Гусь попросил его принять, принял без промедления. Гусь тут же попросил разрешения выйти за дезертиром, убийцей и вором в погоню.

— Куда пойдешь? — спросил Зотов, намереваясь таким вопросом проверить, насколько серьезно Гусь продумал свои действия.

— На север, через тайгу к Аркуну.