Жизнь

Мы здорово веселились, сближались заново, вместе дули. Поначалу все было чудесно. И я практически у них поселился. Моя попытка вернуть Брайана для него самого стала поводом начать вендетту против Мика. Ему всегда было нужно иметь воображаемого врага, и примерно в то время он решил, что Мик и есть его главный обидчик и злопыхатель. Я обитал у них на правах гостя и за обществом, которое слеталось по зову Аниты, мог наблюдать из первого ряда — а компания там подобралась исключительная. Поначалу я еще возвращался домой в Сент-Джонс-Вуд, чтобы переодеться в чистую рубашку — в шесть утра пешком через Гайд-парк, — но потом бросил это дело.

В те дни на Кортфилд-роуд я, строго говоря, не имел к Аните никакого отношения. Восхищался ею с безопасного, как мне казалось, расстояния. Я считал, что Брайану, конечно, здорово повезло. Как она могла ему достаться, мне было никогда не понять. Мое первое впечатление — очень сильная женщина. Тут я не ошибся. И еще редкая умница — в том числе поэтому она меня и зацепила, не говоря уже о том, что с ней было безумно весело и интересно, и красавица такая, что глаз не отвести. Все известные мне космополиты рядом с ней отдыхали. Она говорила на трех языках, бывала и там, и сям, и где-то еще. Все это было для меня несусветной экзотикой. Я обожал её заводную натуру, хотя она могла и подзуживать, и давить, и манипулировать. Не спускала тебя с крючка ни на секунду. Если я говорил: «Мило», она заводилась: «Мило. Ненавижу это слово. Ты что, не можешь без этой буржуазной хуйни?» Ну да, теперь поругаемся из-за слова «мило»? Ты-то откуда знаешь? Тогда еще английский её иногда подводил, поэтому она местами, когда хотела сказать что-то важное, срывалась на немецкий. «Извини. Это надо перевести».

Анита, сексуальная стерва, чтоб её. Женщина экстракласса, каких единицы во всем мире. Мне становилось все сложнее и сложнее на Кортфилд-гарденз. Брайан, бывало, ночевал где-то в гостях, и мы с Анитой бросали друг на друга говорящие взгляды. Но это Брайан, и это его женщина, и точка. Неприкасаемо. Увести женщину у товарища по группе — такого я не планировал. Так что дни шли, ничего как бы не менялось.

Правда в том, что я смотрел на Аниту, смотрел на Брайана, потом снова смотрел на Аниту и думал: ну не могу я ничего с этим поделать. Нам просто придется быть вместе. Я приду к ней или она придет ко мне. Либо так, либо так. Но от этого понимания было только хуже. Несколько месяцев между нами порхали эти искры, и Брайан все больше и больше отступал на задний план. Я сдерживал себя изо всех сил. Оставался у них по три-четыре дня и раз в неделю уходил к себе в Сент-Джонс-Вуд. Не надо нагнетать, итак слишком хорошо видно, что я чувствую. Но вокруг было полно и другого народу, одна нескончаемая гулянка. Брайан просто не мог обходиться без постоянного внимания. Но чем больше он получал, тем больше ему хотелось.

Кроме того, мне понемногу открывались кое-какие нюансы отношений между Брайаном и Анитой. Иногда ночью я слышал глухие звуки ударов, и потом Брайан объявлялся с синяком под глазом. Брайан любил распускать руки с женщинами. Но единственная женщина в мире, на которую я не посоветую поднимать руку, — это как раз Анита Палленберг. После их скандалов Брайан каждый раз выходил в пластырях и синяках. Но я ведь здесь ни при чем, правда? Я там присутствовал только на правах брайановского дружка.

Анита вышла из художественной среды, да её и саму Бог не обидел — она всерьез увлекалась искусством, приятельствовала с современными художниками, крутилась в мире поп-арта. Живописцами были её дед и прадед. Родственнички, которые, насколько я знаю, кончили свои дни в огне сифилиса и безумия. У Аниты самой выходила неплохая графика. Она выросла в большом дедовском особняке в Риме, но малолеткой её перевезли в Мюнхен и отдали в школу для загнивающей немецкой аристократии, из который её потом выперли за курение, пьянство и — о ужас! — езду автостопом. В шестнадцать ей дали стипендию в школе графики в Риме, недалеко от Пьяцца-дель-Пополо, и как раз тогда, еще в нежном возрасте, она начала шататься по кафе и общаться с римской интеллигенцией. «Феллини и вся эта братия», как она говорила. Анита была очень стильной девчонкой, и к тому же потрясающе умела собирать всех вокруг себя, заводить знакомства. Это был Рим периода «Сладкой жизни»[92]. Она знала всех режиссеров: Феллини, Висконти, Пазолини; в Нью-Йорке она свела дружбу с Уорхолом, поп-артовской богемой и поэтами-битниками. В основном благодаря собственным талантам Анита имела блестящие связи во множестве миров и знала множество разных людей. Бог знает, сколько всего в то время не случилось бы, если бы не она.